- Политики. - Энди поморщился, как от дурного запаха. Это был худощавый парень со стрижкой ежиком, всего на два года старше Морриса. - Они изменяются ради выгоды, а не ради идеи. Обычные люди на такое не способны. Просто не могут. Если они отказываются вести себя должным образом, их наказывают. Затем, посленаказания, такие говорят: да, сэр, хорошо - и становятся частью системы, как трутни, которыми они и являются. Посмотри, что стало с теми, кто протестовал против Вьетнамской войны. Большинство из них сейчас живет жизнью среднего класса. Толстые, довольные, голосуют за республиканцев. Кто отказался повиноваться, сидят по тюрьмам. Или в бегах, как Кэтрин Энн Пауэр.

- Как ты можешь называть Джимми Голда обычным? - Воскликнул Моррис.

Энди посмотрел на него свысока.

- Я тебя умоляю. Вся эта история - одна эпическая повесть, вызванная идеей исключительности. В американской литературе одна цель - создать норму, Моррис. Это означает, что люди уникальны, и те, которые переступают черту, должны быть усреднены, что и произошло с Джимми. Он в конце концов начинает заниматься рекламой, черт, а для этой долбанной страны трудно представить более обычную профессию. Вот главная мысль Ротстайна. - Он покачал головой. - Если тебе хочется видеть оптимизм, купи себе какой-то любовный романчик от «Арлекина».

Моррису показалось, что Энди спорит с ним только лишь из-за любви к спору. За стеклами его ботанских черепаховых очков горел взгляд поборника, но даже тогда Моррис понимал, чего стоит этот человек. Его фанатизм был направлен на книги как на объекты, а не на истории и идеи, которые в них содержатся.

Они обедали вместе раза два-три в неделю, в «Чаше», иногда напротив «Гриссома», на скамейках Гавернмент-сквер. Во время одного из таких обедов Эндрю Халлидей впервые озвучил упорные слухи о том, что Джон Ротстайн якобы продолжает писать, но по завещанию после его смерти все рукописи должны быть сожжены.

- Не может быть! - Воскликнул Моррис с искренней болью в голосе. - Они этого не сделают! Ведь не сделают, да?

Энди пожал плечами.

- Если об этом сказано в завещании, все, что он написал после того, как перестал светиться, считай, уже сгорело.

- Ты сам придумал.

- По завещанию, может, просто слухи, это так, но в книжных магазинах все уверены, что Ротстайн не перестал писать.

- В книжных магазинах, - с сомнением протянул Моррис.

- У нас есть свои источники информации, Моррис. Домоправительница Ротстайна ходит по магазинам, да? И не только за продуктами. Раз в месяц или в шесть недель она ездит в «Уайт Ривер букс» в Берлине, это ближайший более или менее крупный город, чтобы забрать книги, которые он заказывает по телефону. Так вот, там она рассказала продавцам, что Ротстайн ежедневно, с шести утра до двух дня, что-то пишет. Хозяин магазина рассказал об этом дилерам на Бостонском книжной ярмарке, после чего и пошли разговоры.

- Святая жопа! - Выдохнул Моррис. Этот разговор проходил в июне 1976. Последнее изданное произведение Ротстайна, «Идеальный банановый пирог», вышло в 1960. Как-что то, о чем говорил Энди, правда, это означало, что Джон Ротстайн писал в стол в течение шестнадцати лет. Если хотя бы по восемьсот слов в день, всего это выходило … Моррис не смог провести расчеты в голове, но получалось много.

- Срака, верно, - сказал Энди.

- Если он действительно хочет, чтобы это все сожгли, он - псих!

- Да почти все писатели сумасшедшие. - Энди немного подался вперед, улыбаясь, как будто это была шутка. Может, таки была. По крайней мере, он так думал. - Я вот о чем думаю. Кому-то нужно устроить спасательную экспедицию. А хоть бы и тебе, Моррис. Ты же его самый большой поклонник.

- Я? Нет! - Сказал Моррис. - После того, что он сделал с Джимми Голдом!

- Ну, успокойся, приятель. Ты же не можешь винить его в том, что он следовал за своей музой.

- Могу.

- Ну так укради их, - сказал Энди, продолжая улыбаться. - Назовем это кражей протеста от имени всей англоязычной литературы. Принеси рукописи мне. Я какое-то время подержу их у себя, а потом продам. Если там не какой-то старческая бред, они могут потянуть на миллион долларов. Я поделюсь с тобой. Все поровну, пятьдесят на пятьдесят.

- Нас схватят.

- Не думаю, - усмехнулся Энди Халлидей. - Знаешь, есть способы.

- И сколько придется ждать, прежде чем можно будет их продать?

- Несколько лет, - ответил Энди, помахав рукой так, словно речь шла о нескольких часов. - Может, пять.

Месяц спустя, когда его уже тошнило от Сикоморовой улицы, Моррис, которому не давала покоя мысль о неизданных рукописях, сложил вещи в свой старый, видавший виды «Вольво» и направился в Бостон, где нанялся к подрядчику, который строил несколько жилых кварталов в пригороде. Сначала эта работа чуть не убила его, но затем он набрал чуть мышц (не то, чтобы он собирался превращаться в Дака Дакворта), и все пошло как по маслу. Он даже завел пару друзей Фредди Доу и Кертиса Роджерса.

Однажды он позвонил Энди.

- Ты на самом деле мог бы продать неопубликованные рукописи Ротстайна?

- Легко, - ответил Энди Халлидей. - Не так быстро, конечно, как я, кажется, говорил, но какая разница? Возможно. Он старый. Время было бы на нашей стороне.

Да, и он поместил бы в себя время, чтобы прочитать все, что Ротстайн написал после «идеального бананового пирога». Доход - пусть даже полмиллиона долларов - не был его единственной целью. Я не торговец, говорил себе Моррис. Меня не интересует Золотой Бакс. Насрать на это дерьмо. Дайте мне деньги, чтобы не умереть с голода - нечто вроде гранта, - и я буду счастлив.

Я ученый.

Выходными днями он начал ездить в Толбот-Корнерс в Нью-Гемпшире. В 1977 стал возить с собой Кертиса и Фредди. Постепенно начал созревать план. Простой, самого лучшего типа: «бей и хватай».

Философы веками спорят о смысле жизни, редко доходя одинаковым выводам. За годы заключения Моррис и сам изучал этот вопрос, но его исследования имели скорее практический, чем космический характер. Ему хотелось узнать о смысле жизни с юридической точки зрения. И то, что он открыл, было довольно шизофреническим. Особенно в некоторых штатах, где вы должны были сидеть до конца жизни, не имея права на досрочное освобождение. В других штатах досрочное освобождение рассматривался уже через два года, а где-то - через пять, семь, десять или пятнадцать лет. В Неваде досрочное давали (не давали) на основании сложной системы баллов.

До 2001 года в американских тюрьмах осужденные на пожизненный срок в среднем проводили в заключении тридцать один год и четыре месяца.

В том штате, в котором коротал свои дни Моррис, законники создали собственное тайное определение жизни, основанное я на демографии. В 1979, когда был осужден Моррис, рядовой американец-мужчина доживал до семидесяти семи лет. Моррису тогда было двадцать три, поэтому он считал, что, когда ему стукнет пятьдесят семь, его долг обществу будет оплачен.