— Тебе вовсе необязательно делать это.

— Думаю, надо, — возразила она.

— Он тебе не нравится?

— Думаю, скорее нет.

— А почему?

— Вот это меня в нем и беспокоит. Я не знаю, почему он мне не нравится, — ответила Алафер.

Дом Пьера Дюпре в предместьях Жеанеретта был построен рабами на топях в 1850 году и назван его первыми владельцами «Плантация Кру ду Суд». Солдаты Союза разграбили его, порубили пианино на дрова и готовили еду прямо на паркетном полу, отчего стены и потолок почернели. Во времена Восстановления какой-то саквояжник[11]купил его на налоговой распродаже и позже сдал в аренду одному типу, которого до Эмансипации называли «свободным цветным человеком». К 90-м годам позапрошлого века Восстановление и регистрация чернокожих избирателей были аннулированы, и власть перешла обратно в руки той же самой олигархии, что правила штатом до Гражданской войны. На смену рабству пришла система аренды заключенных, созданная человеком по имени Сэмюэл Джеймс, который превратил плантацию Ангола, названную так благодаря происхождению трудившихся на ней работяг, в тюрьму «Ангола» — пять тысяч квадратных акров сущего ада на берегу реки Миссисипи.

Затем дом Пьера Дюпре был вновь выкуплен той же самой семьей, что и его построила. К несчастью для семьи, один из ее потомков сошел с ума, заперев себя в особняке, сады вокруг превратились в непроходимые джунгли, а тайваньские термиты превратили стены и подпорные балки во что-то наподобие сыра с дырками.

Наконец особняк был приобретен семьей Дюпре. Они не только восстановили его, заново отстроив фундамент, но и привели в порядок территорию. Превратили склон, на котором стоял дом, в террасу. Со временем все поместье стало произведением искусства. Эта семья при восстановлении бараков, где когда-то жили рабы, использовала исключительно старые породы дерева и кирпич от разбора старых домов, и даже квадратные гвозди восемнадцатого века, за которыми они специально ездили во Францию.

Я позвонил заранее и был весьма удивлен щедростью натуры Пьера Дюпре, когда я спросил, можем ли мы с Алафер навестить его дома после обеда.

— Я был бы крайне рад, господин Робишо, — ответил он. — Вечером я должен буду отбыть на свою выставку в университет, но буду счастлив принять вас на раннем ужине, накроем что-нибудь простое на террасе. Попрошу повара что-нибудь сообразить. Уверен, вам понравится. До встречи.

Он повесил трубку, прежде чем я успел что-нибудь сказать.

Когда мы свернули с двухполосного шоссе на подъездную аллею плантации, художник уже ждал нас у входа. Газоны и сады уже накрыла тень, камелии были в самом цвету, и солнце играло в кронах дубов, которым было не меньше двухсот лет. Дюпре был одет в темный костюм и жилетку, бледно-голубую рубашку с тиснением в виде брильянта и люминесцентно-розовый галстук. Он галантно открыл Алафер дверь машины и во всем был образцом джентльмена. Тем не менее что-то внутри не давало мне покоя, помимо физической силы, которой, казалось, веяло от его одежды, сшитой лучшими портными, но я никак не мог понять, что это.

— Не хотите ли осмотреть поместье? — спросил Пьер.

— Не хотим занимать слишком много вашего времени, — ответил я, — я просто хотел задать вам пару вопросов.

— А вы знаете, что здесь живут привидения? Пять взбунтовавшихся рабов и белый подстрекатель были повешены вон там, прямо на дереве рядом с домом. Иногда люди видят их в тумане.

Я хорошо знал эту историю, но все это произошло в предместьях Сент-Мартинвилла, а не в Жеанеретте. Не знаю, зачем он позаимствовал эту историю, ведь детали казни и степень ее бесчеловечности были просто отвратительными.

Хозяин поместья взглянул на меня, потом на Алафер и, похоже, понял, что история не показалась нам забавной.

— Ужин ждет нас на террасе. Повар придумал новый рецепт — креветки, зажаренные в грибной панировке. Пробовали что-нибудь подобное?

— Нет, — честно ответил я.

— Думаю, к этому можно пристраститься, — подмигнул он.

Дюпре улыбался, и я не совсем понимал, почему. Уж не намеренно ли он использовал слово «пристраститься»? Я услышал какой-то звук над своей головой, посмотрел наверх сквозь завесу солнечных лучей, падавших на листья деревьев, и заметил Алексиса Дюпре, разглядывающего нас с веранды второго этажа.

— Дедушка рассказал мне о вашем визите в наш офис в Новом Орлеане, — сообщил Пьер. — Не беспокойтесь, господин Робишо, мой дорогой дед временами путает вещи и, вместо того чтобы признать это, держит глухую оборону. Пожалуйста, давайте присядем.

Я не хотел присаживаться, и с каждой минутой мне становилось все труднее и труднее оставаться вежливым, но вмешалась Алафер:

— С удовольствием отведаю креветок, Пьер, — сказала она.

Я с негодованием посмотрел на нее, но моя дочь сделала вид, что не заметила моего взгляда. Ничего не оставалось, как сесть за стол на террасе, обдуваемой прохладой раннего вечера под уставшими лучами позднего солнца на Байю-Тек. В тени раскрывались бутоны ночной красавицы, я чувствовал близость конюшен и порывы ветра, приносящие пыль цвета корицы с тростниковых полей. Посреди стола стоял серебряный поднос с графином бренди и несколькими хрустальными бокалами. Неподалеку от французских дверей застыл мольберт с незаконченной картиной. Я попросил разрешения взглянуть на нее.

— Конечно же, — радушно ответил Дюпре.

Сцена, запечатленная на холсте, казалось, была наполнена особым, не присущим ей смыслом: видавший виды деревянный дом с желобами и коньками, овощные грядки у ручья, тенистые дубы, граммофон во дворе, гитара на ступенях, ведущих на веранду, и никаких людей или животных.

Я вернулся за стол. Алафер недавно обвиняла меня в одержимости, и я начинал задумываться о том, что она может оказаться права.

— Моя картина чем-то вас обеспокоила? — спросил Дюпре, глаза его горели непроницаемым пламенем доброй воли.

— Да, обеспокоила, — ответил я, но не успел продолжить, так как зазвонил мой телефон. Я хотел было уже отключить звонок, но затем увидел, кто хочет со мной говорить. — Извините, я должен ответить.

Я встал из-за стола, прошел мимо деревьев и присел на склоне с видом на канал.

— Где ты? — спросила Хелен.

— В доме Пьера Дюпре в Женеаретте.

— Клет Персел с тобой?

— Нет, не видел его.

— Мне только что звонил Дэн Магелли из полицейского управления Нового Орлеана. Вчера вечером в туалете на автобусной станции Бэтон-Руж пристрелили Фрэнки Джиакано. Три пули в голову, прямо в кабинке. Соседи Джиакано сказали, что он покинул дом в сопровождении мужчины с антикварным кабриолетом «Кадиллак». Кассир автобусной станции опознал Джиакано по фотографии и сказал, что билет в Лос-Анджелес ему купил мужчина, по описанию напоминающий Клета Персела.