— Можэ й нэ буты. Хиба шо зробьять на кухни?

Одиссей махнул рукой.

— Какую-нибудь ветчину нарежут?

Охранник молча кивнул.

— Ну вот и славно. Мне этого хватит.

Войдя в ресторанный зал, Одиссей, ожидая увидеть пустые столики, был немало изумлён его многолюдством — но, всмотревшись в зал, обреченно вздохнул. Еды на столах практически не было — что, впрочем, компенсировалось изрядным количеством алкоголя; на каждом столике стояло минимум три, а максимум — штук десять бутылок с содержимым разной степени крепости, от пива до львовского шестидесятиградусного "первача".

К стоящему в растерянности у входа в ресторанный зал Одиссею подошла потёртая жизнью дама лет сорока.

— Шо будэтэ заказваты?

Одиссей почесал затылок.

— А поужинать у вас можно? В смысле — не выпить, а просто поесть?

Ответ посетителя явно загнал даму в мыслительный ступор. Минуты три она что-то соображала — а затем неуверенно ответила:

— Хиба пельменей зробыты?

Одиссей облегченно вздохнул.

— Отлично! Пельменей, какого-нибудь салата, мясной нарезки, и пива. "Оболонь" у вас есть?

— Е. Проходьте ось за тий столик, зарэ всэ зробымо.

Подошедшая через несколько минут официантка спросила у обстоятельно усевшегося за указанным столиком Одиссея:

— Вам пельмени якые?

— А якие е?

— З курячьим мьясом мы сами робымо — воны дорожшы, двонадцать грывэнь; е заморожены, фабрычны — по дэвьять.

— А якие кращи?

Девица улыбнулась.

— Кращи наши. Мы их и сами емо!

— Тогда — две порции ваших, саморобленных. Салатики какие-нибудь у вас есть?

— Можэмо наризаты капусты з гуркамы.

— Добре. И какой-нибудь ветчины с колбасой — нарежете? И пива — две бутылочки "Оболони", только, если можно, очччень холодного?

Девица всё записала, молча кивнула — и растворилась в ресторанном мраке. Хм, странные у них тут, однако, традиции гостеприимства…

Тут разговор, ведущийся за соседним столиком, вдруг очень и очень заинтересовал Одиссея. Да так, что он как-то неожиданно перестал думать о еде, а весь обратился в слух. И, пока на кухне обстоятельно варили для него пельмени, резали салат и ветчину — он успел понять, что парочка, сидящая по правую руку в шаге от него — работники кременчугской кондитерской фабрики. Мужчина, по ходу разговора, был технологом или кем-то вроде этого, дама же трудилась на ниве сбыта произведенной подчинёнными её визави карамели. Разговор шёл о каких-то сугубо местечковых интригах и проблемах (которые, надо сказать, были Одиссею глубоко до фонаря), и время от времени прерывался жизнерадостным "Ну що, выпьемо?"

Вы-то мне, голубчики, как раз таки и нужны, вот именно с вами мне и хотелось бы пообщаться! Но как умудриться задать несколько вопросов парочке, которая со всей очевидностью жаждет дойти до необходимой кондиции в области алкогольного опьянения (дабы затем, насколько понимал в этом деле Одиссей, предаться разнузданному сексу), и вряд ли будет рада постороннему вмешательству в свои интимные разговоры? Продемонстрировав своё безусловное уважение. Как оное демонстрируется на просторах некогда нерушимого Союза? Проставлением выпивки!

Одиссей поймал чуть не за фалду пробегавшего официанта, поманил его пальцем — и спросил почти интимно:

— Какой у вас есть хороший коньяк? До двухсот гривен?

Халдей подумал секунду, затем уверенно ответил:

— "Борисфен". Сто восемьдесят восемь гривен за бутылку ноль семь.

Одиссей кивнул.

— Вот её и подай во-о-он той парочке. Скажешь — от меня! — И Одиссей протянул официанту два портрета Тараса Шевченко: — Сдачи не надо!

Демонстрация Одиссеем невиданной щедрости немедля дала свой результат — через официанта парочка передала ему приглашение погостить за их столиком, подкреплённое, к тому же, активными жестами со стороны уже изрядно выпившего технолога. Одиссей решил себя долго не уговаривать — тут не до церемоний! Надо успеть по максимуму выпотрошить эту парочку — до того, как они перестанут начисто вязать лыко под воздействием дармового коньяка. Выпотрошить, разумеется, информационно — ибо не было сейчас на земле для Одиссея информации желаннее, чем повесть о грузе в двадцать тонн арахиса, который, по всем раскладам, уже давно должен был прибыть на гостеприимную кременчугскую землю и осесть (предположительно) на складе Кременчугской кондитерской фабрики.

После обязательных к выполнению условностей и формальных расспросов — "кто, куда, откуда и зачем" — Одиссей решил брать быка за рога.

— Послушай, Петро! — после неизбежного брудершафта с обоими работниками кондитерки они были на "ты", и Одиссей старательно придерживался этого modus vivendi. — Послушай, а могу я у вас на фабрике прикупить арахиса? Тонны с три?

Посмотрел на сладкую парочку — и наткнулся на две пары непонимающих глаз. Однако!

Технолог покачал головой.

— Ты бачишь, Мирославович, мы ж арахис не вживаемо. Мы ж карамель робымо! Ось поставилы нову линию, для "Малибу" и "Капри", а вона, холера, и посейчас нэ робыть. У Алевтины, — и технолог кивнул на находящуюся уже изрядно под шофе свою визави, — У Алевтины вже заказчыки телефон оборвалы. А отгрузок нэма! Бо линия ныяк не выйдэ на проектну мощность!

ТАК, СТОП! Как это арахис "нэ вживаемо"? Что за бред?

Одиссей покачал пальцем перед глазами нового знакомца.

— Як так не вживаете, як я точно знаю, что тут одна фирма, "Ланы Полтавщины", для вас в Польше купила двадцать тонн арахиса!

Но Петро Миколаевич стоял на своём непоколебимо.

— Я ж технолог! И я тоби кажу — мы арахис тилько для шоколадной цукерни, и тилько перед новым риком вживаемо! Тай того арахису… Може, тонны три, може, четыре… А зарэ мы тилько карамель гонымо! Так що ты у нас арахиса нэ купишь, звиняй…

— А може у вас какие другие фабрики этот арахис используют?

Петро Миколаевич задумался, перебрал в уме, наверное, все знакомые предприятия — и отрицательно покачал головой.

— Ни, нэмае. Може хто солёные оришки робыть, пид пиво, дэсь у соби у сарае…. То двадцать тонн нэ купыть. Можэ, яких килограмм сто, чи двести…. Ни, нэмае у нас того, кому арахис потрибны! Давай ще по коньяку!

Одиссей с расстройства маханул рюмашку коньяка (кстати, не врал официант — действительно неплохого) — и, несолоно хлебавши, отправился за свой столик, где его уже поджидал ужин. Пельмени, как и обещала официантка, были весьма и весьма неплохи, пиво холодное, аж зубы ломило, салат был вполне съедобным — но еда не радовала, и Одиссею пришлось заставить себя доесть все принесенные блюда. Мысли о проклятом арахисе отравляли ему удовольствие от еды и лишали аппетита.