Дровяник. Он подскочил к двери и с размаху ударил по ней ногой. Дверь крякнула, но не поддалась. Еще удар. Без результата. Не владея собой, он начал колотить по двери кулаками. Но, увы, деревянная дверь оказалась крепкой. Максим в панике повернулся и увидел Елизавету, которая, разинув рот, с ужасом наблюдала за ним. Он хотел было что-то сказать ей, извиниться, но тут с неба обрушился безжалостный ливень. Ледяные струи проникали внутрь, разрезая каждую клеточку. Попадая в глаза, капли просачивались в разум. Мышцы наливались мощью, сердце, превращалось в глыбу синего льда.

Порыв ветра уничтожил последние капли сомнения.

«Спасти…».

Из темницы подсознания, расчистив себе путь в этот мир, вылезло беспощадное чудовище, которое под маской добродетели намерено было спасти ее душу от злодейства, а души других – от последствий ее чар.

С его губ сорвалось по вспышки молний:

– Спасти… нужно спасти, чтобы никому не было больно… Во имя тебя же самой, освободить твою душу от этой порочной плоти, уничтожив ее.

Елизавета попятилась, когда он с налитыми кровью глазами двинулся к ней. Взмахнула руками, собираясь развернуться и убежать, как бабочка машет крыльями, когда пытается улететь прочь от опасности, но дождь вмешался и тут: она поскользнулась. Девушка завизжала, когда мощная рука чудовища схватила ее за тонкое предплечье, ломая слабые кости. Сильный удар в шею отправил ее на землю, лицом в грязь. Слезы, смешиваясь с грязью, заливали ее глаза, но она уже ничего не могла сделать.

Взгляд Максима притянуло наполненное дождевой водой ведро у стены сарая. Капли взрывались на поверхности, заставляя воду бурлить ледяными пузырями. Недолго думая, Максим схватил за волосы лежавшую женщину и, протащив по земле, окунул головой в ведро. Казалось, Отелло творил расправу над своей Дездемоной, но эта расправа была еще более изощренной. Тело Елизаветы изогнулось. Она пыталась сопротивляться, но разве ей одолеть чудовище? Безжалостная рука погрузила голову глубже в ведро, не позволяя сделать глоток воздуха и жизни.

Неумолчный шум города обрушился на него внезапно и неожиданно. Андрей как будто очнулся от глубокого сна. Клаксоны и рев моторов доносились даже в глубь парка, где он сейчас находился. Он сидел на скамье у небольшого пруда, вырезанного неровной линией в желто-зеленом газоне, и не мог вспомнить, как здесь очутился. Было душно, лицо покрылось капельками пота. Во рту пересохло, а в голове словно каток передвигался, закатывая сознание тяжелым асфальтом. Руки то и дело подрагивали, как у больного паркинсоном. Ярко-салатовые листья на деревьях слепили блеском. По аллее, усыпанной галькой, изредка проходили люди. Именно этот противный скрип привел его в чувство.

Андрей выпрямился и потер глаза ладонями, как будто умылся душным и грязным воздухом города. Осмотревшись, он заметил на соседней скамье какого-то бомжа, который, ворча под нос, копался в своем хламе. Ничего интересного. В другой стороне парка просматривалась крыша торгового центра, где он провел столько времени в мучительных размышлениях, где метался в своих воспоминаниях – от приятных к невыносимо болезненным. Припомнилось и кое-что определенное: он собирался как можно быстрее встретиться с Наташей и обсудить все начистоту.

Хватит мучений! Андрей хотел услышать от нее конкретный и однозначный ответ… какое-то решение. Может быть, он обманывал себя, стремясь к этому разговору, к встрече с ней, ведь было очевидно, что что-то не так, что нет больше любви с ее стороны, но все же… Именно это последнее «но» и называется тревожным словом – «надежда».

Андрей почувствовал смертельную усталость, ему захотелось лечь и уснуть летаргическим сном, чтобы забыть все проблемы и боль. Скорее всего, именно поэтому он и оказался здесь: проходя через парк, присел на скамью и заснул от усталости. Он очень мало спал последнее время, и, видимо, нехватка сна дала о себе знать. В голове все перемешалось, образовались какие-то провалы в памяти. Вот в самом деле, почему он сидит здесь, словно какой-то пьяница или ретроград, который не смог влиться в поток жизни? Ему показалось, что он находится в середине сна, а что было раньше и что будет потом – неизвестно. Но ведь сон вполне может оказаться иной реальностью, об этом говорил Карл Густав Юнг. Однако сейчас Андрей не хотел об этом думать, ибо эта мысль показалась ему устрашающей. У него и так достаточно вопросов, с которыми нужно было разобраться, какой уж тут сон.

Он встал и пошел по аллее к воротам. Выйдя из парка, быстро набрал номер, сигнал полетел над городом. Несколько напряженных секунд, пока шел гудок…

– Слушаю, – прозвучал приятный женский голос.

– Привет, Наташа…

– Здравствуй.

– Как дела?

– Нормально. А у тебя?

– Так себе, – угрюмо ответил Андрей.

– Ну… – протянула Наташа после небольшой паузы.

О господи, какое равнодушие в ее тоне! Боль… Раньше все было совсем по-другому. Андрей еле сдержался, чтобы не заплакать.

– Когда… ты сможешь со мной встретиться? Нам нужно поговорить.

– Андрей! Я уже сказала, что занята эти дни.

– Может, сегодня?

– Нет! Сегодня у меня уроки танцев, а завтра – встречи по работе. Созвонимся на следующей неделе, если что. Извини, мне пора, счастливо.

– Пока… – только и успел вымолвить он.

Сжимая мобильный, Андрей закрыл глаза. Соленые слезы потекли по щекам. Ему хотелось рыдать, голос Наташи эхом отдавался в его голове, рикошетя от обиды и боли. Он любил ее до сих пор и не мог вырвать это чувство, как больной зуб. Он не хотел смириться с тем, что потерял ее, что она больше не его женщина. Андрей прекрасно знал, что сегодня у нее не было никаких уроков танцев. Расписание он выучил наизусть, и тот факт, что она солгала ему, с трудом укладывался у него в голове. Но, повинуясь надежде в ее ярко-алом платье, которым можно любоваться только на расстоянии, Андрей решил направиться в школу танцев. «Вполне возможно, что в последние дни расписание поменялось», – с горечью подумал он, стирая слезинку. Надо самому убедиться во всем.

Прежде чем отправиться в путь, Андрей оглянулся и заметил на одной из веток кустарника с красными цветами огромную бабочку. Она раскрыла крылышки, на которых узор походил на растянутые в улыбке губы, словно взывавшие к нему: «Улыбнись, все будет хорошо».

Но в ответ улыбки не последовало…

Все, что ему запомнилось, – гулкий удар тяжелой двери его апартаментов, обрывающий слова приветствия соседа. Путь, проделанный от острова, был затуманенным, он ничего не помнил. Поначалу его мозг – как казалось, из хрупкого алебастра – отказывался что-либо обдумывать.

Максим сидел, уткнув лоб в ладонь. Никаких мыслей. Хотя нет… слишком много мыслей, от которых хотелось бежать. Если бы он был Бодхидхармой, Дамо из Паллавы, тогда, вероятно, сумел бы опустошить свой разум и проанализировать каждую мысль по отдельности. Но, увы. Максим Любимов не был Бодхидхармой или Дамо из Паллавы, он не умел опустошать мозг, такая техника была ему незнакома. Поэтому он и сидел, уткнув лоб в ладони, пытаясь отбиться от этих ужасных мыслей.