— Вас как, простите, зовут?

— Павел Афанасьевич Кудюмов.

— Здорово, я тоже Павел, ваш тёзка. А это Дмитрий. Вы нам что-то хотели рассказать, Павел Афанасьевич?

— Да, и рассказать, и показать. Вы пейте чай, пожалуйста, а потом чуть-чуть пройдемся. Я здесь по две смены работаю подряд, а через двое суток меня сменщик сменяет на одни сутки. На складе, обычно, тихо, люди почти не появляются. Товары завозят раз в неделю, по понедельникам, а вывозят по сводным заявкам по четвергам, в остальные дни обычно никого не бывает, скучно здесь и тихо. Мне кажется, что у меня, как у узника замка Иф — мужчина кивнул в сторону маленького черно-белого телевизора, стоящего на небольшом холодильнике «Бирюса»: уже от тишины слух стал лучше, особенно по ночам, каждую мышь на улице слышу. Пару недель назад, ночью, я услышал, как за стенкой чем-то шуршат и брякают. Я вышел, послушал, посмотрел. Оказалось, что брякает не у меня, а за забором, там, где лабаз заброшенный, еще дореволюционный. Зачем и чем шуршит, непонятно, ко мне вроде не лезут, но опаску я имею. Все-таки один здесь ночью сижу, да и материальная ответственность на мне. А на складах много чего разного бывает. Там забор невысокий и ко мне на склад можно под крышей подлезть, если аккуратно стекло выставить. Я в ваш отдел звонил, сказали, что приедут и проверят, но я никого не слышал, решил к вам обратиться, может быть, сходите ребята, посмотрите, меня, старика успокоите.

— Отчего не сходить, сходим.

— Если зайдёте, потом расскажите, что вы там найдёте?

— Я, Павел Афанасьевич, что сегодня мы туда зайдём, не обещаю, но зайдём обязательно. Спасибо за сигнал, мы не исчезнем, разберёмся, что там за мыши завелись.

— Вы заходите ребята. Я человек одинокий, мне тут скучно, а так хоть с живой душой поговорить, чаю всегда налью, вон сушки у меня тоже всегда есть, заходите, не стесняйтесь.

— Спасибо за приглашение, Павел Афанасьевич. Думаю, что будем к вам заходить, всего хорошего, закрывайте свои ворота.

— Что думаешь Дима?

— Ничего не думаю, я жрать хочу — Дима всей душой уже был на ужине.

— Ну ладно, дорогой, давай, пока. Через полтора часа на этом же месте — мой товарищ упругой походкой ринулся подземному переходу, а я неспешно пошёл обратно.

Заброшенный лабаз представлял собой длинную прямоугольную коробку толстых стен их узкого, старого образца, кирпича. На месте первоначальных ворот и несколько оконных проемов, с проросшими вездесущими отростками клена, можно было проникнуть в этот памятник городского зодчества девятнадцатого века местного значения, как гласила ободранная табличка, висящая на одном гвозде. Дальше шли глухие стены, упиравшиеся в забор склада Павла Афанасьевича. Я осторожно, чтобы не запнуться на груде кирпичей, пошагал вовнутрь. Передо мной простирался длинный, тёмный коридор, прореженный темными дверными проемами справа и слева. Фонарик, ожидаемо, светил еле-еле. До появления в продаже ярких импортных фонарей оставалась ещё лет пять.

Аккуратно перешагивания человеческие фекалии, я двигался по коридору. Пройдя в глубину лабаза, примерно наполовину, я остановился. Впереди простирался толстый слой известково- кирпичной пыли, вроде бы, не тронутый человеческими ногами, очевидно, что любители облегчиться, так далеко не заходили.

Моё внимание привлекла цепочка кирпичей, вроде бы упавших случайно, откуда-то сверху, и лежащая вдоль левой стены в строгую линию, как череда кочек на болоте. Но на них, почему-то, пыли не было. Если широко шагать по этой, импровизированной, дорожке, то можно дойти до самой дальней стены склада. И я пошёл, отчаянно балансируя правой рукой, а левой — одним пальцем опираясь на стены, боясь соскользнуть с небольших керамических обломков и оставить свой след на нетронутой, похожей на лунную, поверхности. В дальнем углу предпоследнего, слева, закутка, что-то темнело. Долбаный фонарик с малюсенькой лампочкой, не давал разглядеть, что припрятали там наследники капитана Флинта. Я хотел уже зайти посмотреть, что там лежит, заботливо укутанное тряпками, но в последний момент что-то заставило меня остановиться с поднятой в воздух ступней.

Посветив под ноги, я сумел разглядеть очень тоненькую, почти прозрачную, леску, натянутую над порогом и закреплённую с обратной стороны стены маленькими кусочками пластилина. Нет, такой хоккей нам не нужен. Я осторожно, как рак, попятился назад, воткнул в плоскую трещинку одного из кирпичных обломков тонкую, почти прозрачную, стружечку от спички. Случайно ее не увидишь, а если наступишь на кирпич, то обязательно сломаешь. Дальше будем посмотреть. Наверное, мне, грешному, мой ангел ворожит, который мой хранитель.

Ночью, на докладе, ротный сказал, что завтра с Ломовым мы приходим в отдел в десять часов вечера. Будем патрулировать по своему участку до шести утра в гражданской одежде. Второй год квартирные воры, будто с цепи сорвались. Пользуясь тем, что выходные дни граждане проводят за городом, эти негодяи и расхитители ценностей, ночью, проникали в оставленные без присмотра жилища, и выносили оттуда всё, что было плохо приколочено. В этот временной промежуток обычно страдали первые и последний этажи. Внизу жулики, пользуясь тем, что советские граждане не знали о существовании пластиковых окон, не мудрствуя лукаво, отрывали штапики деревянных рам снаружи, аккуратно складывали оконные стекла на асфальт. Потом самого лёгкого закидывали в беззащитное окно, после чего раскрывались изнутри самые неприступные двери и сообщники, на цыпочках, чтобы не потревожить сон соседей, начинали как муравьи, трудолюбиво выносить все более-менее ценное. В условиях товарного дефицита практически всего, оборотистые барыги брали все.

Самые смелые жулики проделывали то же самое, но только спустившись с крыши и, вися надо асфальтом на высоте пятнадцати-двадцати метров, покачиваясь на сомнительных верёвках головой вниз. В этом году один такой уже сорвался в свой последний полёт с высотки на улице Дрейфующих Полярников. Утром, отскребая остатки переломанного тела от асфальта, подумали сначала, что это юный влюблённый. Но пробив его нетрудовую биографию, с двумя судимость по сто сорок четвертой статье части третьей Уголовного кодекса РСФСР, с проникновением в жилище, поняли, что любовь здесь другая, более корыстная. В двадцать два часа тридцать минут мы с напарником стояли в начале нашего маршрута у театра «Огонь Прометея». Город ещё не спал, в кустах раздавалось довольное хихиканье и переборы гитары в три нехитрых аккорда, где-то, в ярко освещённой окнах, народ душевно выводил «Камыш, камыш» и «За что вы девушки красивых любите».

— Куда пойдём?

— Пока никуда. Если хочешь, можем погулять по центру.

— А потом?

— Потом, мы сядем в засаду и будем ждать.

— Ждать чего?

— Друг мой, Дима, пока вчера, ты трескал мамины коклеты с