Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы совершенно правы, диспетчер. Именно так вы и должны были поступить, — сказал Седой.
Он повернулся к Остину. Этих двоих тоже не надо было представлять друг другу.
— Вы можете вздохнуть свободно, Генри, — сказал он. — В том смысле, что ваши непосредственные дела ждут вас. Очень удачно, что вы оказались здесь… Следователь Райкин сменит следователя Клецки…
— Очень хорошо, полковник, — устало сказал Остин. — Потом вы мне расскажете, чем закончилось это шоу…
Кое-что он к этим словам добавил. Но не вслух.
— Данные телеметрии, — доложил диспетчер. — Есть катапультирование. Шаттл закрутило… Пикирует…
— Куда несет парашют? — осведомился полковник Гарднер.
Пауза. Диспетчер выслушал по наушнику доклад наблюдателя, глянул на экран и криво усмехнулся:
— Я вроде зря старался, господа…
Полковник поморщился.
— Что вы имеете в виду? Парашют не сработал?..
— Сработал. Но парня несет на Капо-Квача.
Полковник похлопал себя по карманам, бросил взгляд на запрещающий курить транспарант, отказался от своей затеи и констатировал:
— Ну что же — упокой Господь его душу…
Клецки откашлялся:
— Что вы все имеете в виду?
— Вы точно — не отсюда, сэр… — сочувственно взглянул на него диспетчер. — Вот ваш коллега полчаса назад объяснил вам, что Северный бугор — это, так сказать, тыльная часть этого мира. Его зад, так скажем… Так вот если вы это поняли, то примите к сведению, что Капо-Квача в этом заду — главная дыра.
— Повторяю: все шло нормальным ходом, — зло сказал Адриатика. — Дежурным Джок заплатил столько, сколько нужно, чтобы нам с Бонифацием не мешали полчасика беседовать по душам. Да и сам старик сперва был не против переброситься со мной парой слов. Но только вот, оказывается, я не один к нему наведался.
— Ты должен был подстраховаться, Фай, — строго заметил присевший на край своего президентских размеров стола Папа Джанфранко.
— Не ребенок я, — не без обиды в голосе отозвался Адриатика. — В коридоре Джок на стреме болтался. Как найду — шею сверну дурню. Хотя против гипнополя Джок, конечно, не защита…
— Думаешь, гипноиндуктором вас накрыли?
— Очень похоже. Только странным был гипноз… В общем, только я у старика Бонифация о здоровье справился, как смотрю — он меня и не слушает вовсе, а куда-то мне за спину таращится. Ну я, естественно, оборачиваюсь, и с того момента — в голове все едет. Помню только, что толковали они долго. Я же сижу — пень пнем. А ТОТ — за спиной у меня — талдычит и талдычит… А чего ему надо было — убейте, не помню. Потом только у Джанни в машине соображать что-то начал…
— Ладно. — Папа тяжело вздохнул. — Я знаю, что обштопать тебя, Фай, — дело не из легких. Сдается мне, что пока не стоит нам соваться в эти дела… В каком состоянии старик-то теперь?
Этот вопрос он адресовал своему секретарю, только что осторожно появившемуся в дверях.
— Чарутти полчаса назад докладывал — все в норме. Но пока к нему никого не пускают.
— Джок объявился? Грибник?
— Сидит у Волынски в околотке. Его вместе с Фаем и сгребли, когда шум весь этот поднялся. Чарутти говорит, что из-за него все и вышло. Его там за покойника приняли — на полу сидел в закутке каком-то. Ну, дежурный сразу про палату господина Мелканяна и вспомнил. Такая деталь: там еще один деятель был — в палате… Громадных размеров тип. Одет под санитара. Он смылся. С ним связываться побоялись.
— Громадных, говоришь, размеров?
— Чарутти говорит. Точнее, ему так сказали. Еще он говорит, что это характерно. И еще, — громила секретарь наконец мотивировал свое появление в кабинете шефа, — здесь бич какой-то приходил. Как с помойки выбрался. И тощий весь как щепка. Просил передать вам это вот…
Каттаруза, неприязненно поморщившись, взял сработанный из плотной фольги конверт, вскрыл его и прочитал несколько строчек, от руки нацарапанных на листке желтоватой бумаги. Ни имя Самуэля Бирмана, ни его должность, ни отношения Самуэля с людьми Янтарного Храма не вызвали у него никаких эмоций. Важен был только знак, стоящий вместо подписи. Знак менял цвет. Выцветал на глазах. Совсем исчез.
Папа задумался.
— Ладно… Ты в форме? — осведомился он у Фая.
— Я как-никак не барышня, чтобы месяц приходить в себя после того, как меня поимели…
Папа протянул ему записку.
— Этого человека достанешь живым. Запрешь в надежном месте. Лучше на «русской даче».
— Ясно, — торопливо сказал Фай, с недоумением разглядывая листок.
— Шкурку, смотри, не попорть… И вот еще что… — Каттаруза переменил позу. Почесал нос. — ТОТ… что стоял за тобой… там — в палате… Это и был тот громила, что косил под санитара?
Адриатика передернул плечами.
— Да нет… Мне, сам видишь, не очень-то все это запомнилось… Но ЭТО — та… тень. Я, собственно, только тень и видел… Странная такая. Не совсем человеческая. Урод страшный. И вместо глаз у него — Желтый Огонь…
Клайд не сразу понял, что то, что он видит перед собой, — просто-напросто небо. Небо Северного полушария. Голова его работала с некоторым трудом. Удивительно, что обошлось только этим. Зеленая, в кружевном орнаменте то ли леса, то ли кустарника, бескрайняя гладь болот раскинулась под ним после долгого, похожего на дурной сон полета под ядовито-желтым куполом давно устаревшей конструкции парашюта, и он только-только стал что-то различать с той головокружительной высоты, на которой находился. И только когда в его поле зрения вплыла скалистая, поросшая черным лесом громада берега, он понял, что высота эта не так уж велика — совсем не так уж… Это было последнее, что он запомнил.
Только поднявшись сначала на колени, а затем — осторожно — в полный рост, он сориентировался в окружавшем его пространстве — душном и огромном. То, что громоздилось из-за горизонта, наводя на мысль то ли о гигантской горной гряде, то ли о дыре в четвертое измерение, было просто грядой грозовых облаков. Как раз когда Клайд окончательно пришел в себя, ее прорезала молния. Потом он понял, что эти молнии — чудовищно яркие, слепящие — бьют здесь непрерывно по всему горизонту. Это делало мир вокруг странно зыбким. То и дело из-под ног вырывались призрачные тени, трепеща, устремлялись вдаль и тут же исчезали, сменяясь новыми и новыми. Терпкие, не слишком приятные ароматы забирались в ноздри. Еще немного позже до него дошло, что в уши ему мягким, но постоянным давящим потоком входит гром, беспрерывными раскатами бродящий по затянутым мглой сумрачным далям.
Он сделал пару шагов по странно пружинящей поверхности почвы и понял еще одну вещь — он был все еще жив только потому, что находился на превратившемся в надувной плот парашюте, разостлавшемся по вздрагивающей от каждого его движения трясине. Он совершенно не помнил, когда успел выбраться на этот островок безопасности. Видимо, он отделался относительно легким сотрясением мозга, вышибившим у него из памяти момент приземления.