— Не желаете газету? — раздался голос хозяина. — Только что принесли вечернюю.

Газетный лист лег на стол. Рунич лениво опустил глаза. С фотографии на первой полосе на него смотрело знакомое лицо.

Рунич вскочил.

— Не может быть! — прошептал он побелевшими губами и, упав обратно на лавку, неловко и нелепо скрючился, как будто испытал внезапную и сильную сердечную боль.

В Императорском археологическом обществе Лозинского сразу после новогодних празднований должен был принять хранитель архива. Туда Лозинский и ехал.

Сценарии первых десяти серий детективного фильма были написаны, однако что-то в них было не так, ускользало нечто важное — но что? К тому же Лозинский был недоволен малым количеством деталей: «Погуще бы сделать предметную среду», как говорил оператор Андрей Гесс. «Надо бы в кадр натащить специальных тяпок, лопат, неплохо бы выглядели, — глухим голосом наставлял Гесс, — гигантские сверла». «Сверла, которые уходят в раскоп на несколько метров, а возвращаются, обмотанные косицами древних цариц», — развеселился Лозинский.

Он давал третий круг по кварталу в поисках Глинищевского переулка, но это нисколько его не раздражало. В последнее время он почувствовал себя уверенней. То ли потому, что окончательно определился со своим предназначением. Или, как на человека упрямого, на него положительно повлияла парижская история с «Безумным циферблатом»: да, фильма имела успех — об этом написал даже московский журнал «Синемир» — и зависть, острая, пожирающая, отчасти родственная неутоленному желанию или запрещенному влечению, разбудила в нем новые силы.

Планы выстроились в голове шеренгами. Он понял, как воевать с миром. Да, он стал злее с окружающими, но что делать?

Археологическое общество располагалось в небольшом особнячке. Кстати, от этого наконец найденного Глинищевского до конторы Студенкина — рукой подать. До встречи еще около часа — и Лозинский решил заглянуть к продюсеру. Надо было решить несколько вопросов, связанных со строительством павильона.

Он прошел по коридору, интерьер которого говорил о том, что студия Студенкина явно переживает расцвет. Кресла красного бархата. Фортепиано. Самовар с ожерельем бубликов.

Пожилая секретарша — супруга Студенкина — последовательно отвадила от мужа молодых вертихвосток — улыбнулась ему и жестом предложила подождать в мягком кресле.

Лозинский кивнул, но садиться не стал.

Дверь в кабинет Студенкина открылась, и в приемную, весело потирая руки, вышел невысокий бородач рыжеватого окраса. Он заразительно улыбнулся, хозяйским глазом окинул приемную, будто намерен был тут расположиться, оторвал баранку от связки и с коллегиальным задором подмигнул Лозинскому: дескать, дальше вместе, в одной лодке.

Лозинский едва раздвинул губы в ответной улыбке, посторонился, пропуская его, и вошел к Студенкину.

Управитель русского синематографа номер один вышел к нему из-за стола, приобнял и подвел к дивану.

Секретарша молча меняла сервировку на столе.

Студенкин достал из шкафа резного дерева хрустальный флакон с водкой.

— Не пора ли отметить славное течение дня, господин Лозинский? Сейчас икру принесут.

Лозинский покачал головой:

— Простите, Владимир Никитич, пока рановато. У меня еще встреча с ученым людом. Неудобно, если будет нести от моей физиономии.

— С ученым! Вы придете, а они уже за накрытым столом сидят. Им, ученым, всегда разгон нужен. Ну как знаете! — Студенкин налил в хрустальный стаканчик прозрачную жидкость, зачерпнул ложкой алую форелевую икру, крякнул, чмокнул, провел рукой по бритой голове, и глаза его взглянули на Лозинского внимательней. — Ну что?

— Вы посмотрели чертежи павильона, в котором будет строиться гробница? — Студенкин кивнул, снова наполнил стаканчик и приступил к повторению процедуры «доброго глотка». — А что за самоуверенная персона вышла из вашего кабинета? — не в склад продолжил Лозинский. — Явно не из наших.

— О, это, братец, история! Господин Дик. Из петровских немцев. Имеет дело по камням-самородкам на Урале, прииски, да и заводы, кажется. И знаете, зачем он у меня? Некая пигалица — узкий носик, глазки как на картинке, с норовом, с гонором, видно, из московской старой семьи, — привела его, чтобы он фондировал фильму. Себе она отводит главную роль, и, почитай, немаленькую, коли такого человека за ухо в контору к Студенкину притащила, — стало заметно, что продюсер слегка «потек»: под впечатлением от винных паров Студенкин имел обыкновение называть себя в третьем лице и умножать свое величие. — А краля-то — бледненькая, худая! Смотрит, предположим, хорошо — будто нож тебе в пузо втыкает! Да еще его там проворачивает. Однако стати нет: ни росту, ни форм.

«Что же это за девица, которая взглядом дырявит, как ножом? — думал, слушая его, Лозинский. — Неужели эта нахалка?»

И выпалил, не удержавшись:

— Что за девица? Как зовут?

— Да кто же в такой ситуации скажет настоящую фамилию, чтобы потом имя семьи полоскали! Вот, оставила. Не иначе как фотографировалась в лавчонке у Наппельбаума. — Студенкин вытащил из-под вороха бумаг несколько небольших карточек. — Видите, его знаменитая дымка вокруг головы. Кстати, на картинке эта краля интересно получается. Вам, Алексей Всеволодович, со стариком Наппельбаумом тоже надо бы пообщаться. В вашем фильме таинственность должна быть пожирней, пожирней. Тонущие в песке красавицы. Падающий аэролет. Хотите, закажем на съемку аэролет? Да что с вами, милый?! Закашлялись как! Это от зависти, оттого, что водку пить не стали! — Студенкин входил в раж.

Пора было уносить ноги. Но со снимка на Лозинского смотрела… и щурилась… и улыбалась уголками рта… Да, он действительно чуть не задохнулся…

— А кем она приходится бородачу? — едва сдерживая злобу, спросил Лозинский.

— О, если бы мы могли увидеть, кем, а главное, как именно она приходится! Но господин Дик, думаю, готов развестись из-за нее со своей матроной. Видал я таких господ при театральных премьершах в старые времена: потерял мужичонка голову.

Выйдя из конторы Студенкина на подгибающихся ногах, Лозинский вдохнул холодный терпкий воздух и побрел вниз по Тверской.

К археологам он уже опаздывал. Вот встретить бы там профессора Ведерникова и рассказать, что его дочка творит. Эх, она попляшет!

Ломило в затылке. Сделалось жарко.

Бестия! Ни перед чем не остановится. Девчонка! Девственница — оттого и своевольничает. А если нет? Ведь кое-что позволила ему тогда, под чинарой в азиатской деревушке.

В голове мутилось.

Он не заметил, как дошел до особнячка Археологического общества. Тихие темноватые комнатки с низкими потолками и запахом пыльных фолиантов подействовали на него успокаивающе, будто он выпал из реального времени и оказался в черт знает каком веке.