Это он уговорил Иду поставить зеркало в спальню — здесь, у окна. И в углу комнаты, в алькове, около кровати, тоже. Иду отражения мало занимали, а он едва не терял сознание, исчезая в радушной и радужной амальгаме.

Ах, сейчас ему было немножко мало. Хотелось повернуть ее, опрокинуть и вжаться еще сильней. Но платье… Сколько будет бурчания…

Он обожает ее! Каждую линию, каждое недовольное движение локтя, каждую тень гримасы. Бог ты мой!

Идино тело покрылось испариной. Переодеться? Пожалуй. Пока дымится и тлеет тонкая папироса мужа, руинами развалившегося в кресле, — однако вмиг ослабевшей рукой он продолжал цепляться за нее, а она ускользала, отклонялась, отдалялась, как влажная трава ускользает при попытке удержаться за нее.

Он еще курил, глупо улыбаясь, а она уже успела облиться холодным душем и, быстро пробежав пальцами по шеренге вешалок, выбрала яркий шелковый брючный комбинезон. В общем-то купленный для пляжа. Но кто будет против настоящего какаду! С изумрудной ниткой на шее будет неплохо.

В мгновенной полудреме Лекс следил за ее движениями.

Иногда они спускались к гостям по разным лестницам, каймой опоясывающим гостиную. А иногда, как сегодня, по одной: обнявшись, склонив друг к другу головы, томно улыбаясь — и только внизу их разделили снующие гости, которые следили за ними завистливыми и понимающими взглядами. Идеальная пара… Но так ли идеальна, какой представляется, когда они являются публике, не скрывая того, что только что выскочили из постели. Что это? Равнодушие к мнениям? Или, напротив, эпатаж? Непростительная и неприятная откровенность, сродни эксгибиционизму.

Ида подхватила стройную стекляшку с подноса, официант учтиво наполнил ее шампанским, она сделала первый обжигающий горло ледяной глоток и… скоро ей казалось, что она весело рассыпается по гостиной лепестками цветов.

Она улыбалась всем и никому в отдельности. Очень серьезно уговаривала нахмуренного Кторова, великого и невозмутимого «печального комика», создать гильдию актеров синематографа в целях борьбы с произволом продюсеров, а главное — с манией величия великолепных постановщиков.

— …которым нужны лишь марионетки, — провизжал ей в ухо уже пьяненький и готовый буянить Жорж Александриди, бывшая звезда мелодрам и «Защиты Зимнего», а ныне темная личность.

Его никогда никуда не звали, но чудесным образом он появлялся на всех вечеринках.

Из бассейна на него не мигая поглядывала рыбка-красноперка, с которой через час он наперегонки будет рассекать водную гладь. Ну не мог Александриди отказать себе в удовольствии на закате рухнуть в чужой бассейн — во всем своем красочном облачении, со стаканом виски в руках, с воплями и песнями!

Потом Ида оказалась в кружке французов, которые держались сторожко и с удивлением рассматривали стеклянную круглую емкость, похожую на аквариум, до краев наполненную осетровой икрой, — ах, как Лекс любил пускать пыль в глаза!

Из-за куста выскочил известный беллетрист, специализирующийся на писаниях о синематографе, и, поводя лукавым мутным взглядом, забалаболил с французами. Кольхен Ланской.

Ида усмехнулась — она знала, что Кольхен всегда врет.

В воротах мелькнули фигуры тех, кого на самом деле ждал Лозинский: Александр Ожогин, заправила Русского Холливуда, владелец студийного города «Новый Парадиз», и его хрупкая жена Ленни Оффеншталь, знаменитая авангардистка.

Ида глядела на Оффеншталь со странной полуулыбкой. У нее и Ожогина были очаровательные, совершенно непохожие друг на друга трехлетние двойняшки. Ида усмехнулась.

«Непонятно, где в этом вертлявом эльфе поместились детеныши», — подумала она.

У них с Лексом детей не было. С молчаливого согласия — или уговора — обоих. Однако усмешка ее не касалась детей.

Оффеншталь с ее девчачьей мордашкой, мальчишеской фигурой, клоунскими одежками — то нацепит штаны до колен, то колпак с помпоном — и совершенно непозволительными для дамы ее ранга прыжками и ужимками была мировой знаменитостью. Первая в мире женщина-режиссер, чьи фильмы получали золотые медали Парижской и Нью-Йоркской выставок. Сам Чаплин называл их гениальными. В Европе с ней носились как с иконой.

А она, красавица Ида Верде? Знаменита в Тамбове и Саратове? Конечно, Российская империя — большая. Миллионы поклонников ей обеспечены. Но все же, все же…

Она перевела взгляд на Ожогина, который с обожанием смотрел на крошечную жену. Положим, это не новость. Лекс тоже смотрит на нее с обожанием после пяти лет брака.

Но вот малышка Оффеншталь подняла глаза на мужа, и у Иды неприятно похолодело в затылке. А у нее самой когда-нибудь так светились глаза, когда она смотрела на Лекса? Хотя бы раз? В начале их совместной жизни? Так чего же лишила ее судьба? Или природа? Какое чувство ей не дано испытать?

Она улыбнулась еще шире, и ее улыбка превратилась в гримасу.

Кто-то толкнул ее, и, вздрогнув, она вышла из забытья.

Неверным шагом, наступая на клумбы, к Ожогину шагал Кольхен. Ида видела, как критик, зацепившись за куст жасмина, едва не упал на Ожогина, и тот весело удержал его.

За Кольхеном с громоздким штативом тащился фотограф. Боже мой! Как же Лекс любит красоваться перед камерой, запечатлевать себя, любимого, на пленке, а заодно и все, что его окружает! Шикарные мизансцены жизни волшебной пары!

Ида поискала глазами Лозинского. Наверняка топчется где-нибудь поблизости от камеры. Надо поскорее направить его к этой компании, а то будет потом ныть, что упустил Ожогина.

Ида подошла к оркестру, и через мгновение трубач сыграл первый такт песенки «Летний дождь». Это был их излюбленный прием привлечь внимание друг к другу на шумных сборищах. Лекс обернулся — она махнула рукой в сторону Ожогина, и через минуту долговязый наполеончик уже пробирался через толпу к владельцу «Нового Парадиза».

«Ну и отлично!» — Ида углубилась в сад, где начинались танцы.

Оркестр заиграл тягучую мелодию «Утро для тебя» — самую модную этой весной, — и Ида прислонилась к чьему-то крепкому плечу. Неплохой одеколон, будто пахнут замерзшие гиацинты. Чисто выбритая загорелая щека. Она подняла голову и увидела ярко-синие глаза, которые смотрели на нее с испуганным восхищением.

— Кажется, господин Баталов? — медленно, растягивая слова, произнесла она. — Фильм из индустриальной жизни… шахты, молодой заводчик… Я не ошиблась? — Юноша кивнул. — Простите, не запомнила имя. Алексей?

— Николай, — прошептал юноша.

Ида откинула голову, они поплыли дальше, то прижимаясь друг к другу, то отдаляясь в такт изгибам музыки, и скоро смешались с другими парами.

В воздухе кружили бабочки, словно пародируя танцующих.

Между тем Лекс вводил Ожогина в свой кабинет.

Ожогин удивленно озирался. Кабинет показался ему вычурным, манерным и очень женственным. Ну что это, ей-богу! Лиловые и розовые круглые кресла, похожие на монпансье. Зефирина крошечного белого столика на тонкой ножке. Прозрачные занавеси из органзы с финтифлюшками. И — зеркала. Всюду зеркала. Разве можно работать в такой комнате? Не будуар ли это легкомысленной дамочки?