«Поджо», в роли одного из персонажей диалога, заявляет, что фарисейство лучше, чем открытое насилие. Его друг Алиотти, аббат, с ним не согласен: оно дурнее, поскольку каждый может прочувствовать ужас, испытываемый сознавшимся насильником или убийцей; намного труднее защититься от обмана. Как же распознать лицемера? Если его притворство похоже на правду, то очень сложно отличить подлог от истины. В диалоге перечисляются характерные признаки фальши. С подозрением следует относиться к любому человеку, который демонстрирует чрезмерную непорочность в жизни22; ходит босой по улицам, с лицом грязным и в поношенном одеянии; афиширует презрение к деньгам; то и дело упоминает имя Иисуса Христа; хочет, чтобы его считали хорошим, но реально не сделал ничего хорошего; зазывает к себе женщин для удовлетворения своих желаний; снует повсюду, уходя из монастыря, в поисках славы и почестей; выказывает приверженность к постам и другим аскетическим занятиям; побуждает других людей оказывать ему услуги; не желает признавать или возвращать то, что ему дают в долг.

Практически любого священника или монаха, имеющего отношение к курии, следует считать фарисеем, писал Поджо, ибо исполнять высокие предназначения религии там невозможно. И если вам в курии встретится человек, проявляющий особое смирение, знайте: это не просто фарисей, а фарисей в высшей степени. В общем, надо остерегаться людей, которые кажутся слишком совершенными, и помнить, что в действительности очень трудно быть порядочным: «Difficile est bonum esse» .

Эссе против лицемерия написал не поборник Реформации и последователь Мартина Лютера. Произведение принадлежит перу папского бюрократа, жившего и трудившегося в самом центре иерархии Римско-католической церкви. Данное обстоятельство указывает на то, что церковь, обыкновенно не терпевшая нападок на свои доктрины и институты, снисходительно относилась к критике, рождавшейся в ее тенётах и исходившей в том числе от сугубо светских сотрудников вроде Поджо. Оно свидетельствует и о том, что Поджо и его коллеги-гуманисты выражали негодование и отвращение к церковным порядкам не только средствами их непристойного высмеивания и потасовками друг с другом.

Самый выдающийся критический труд о фальши в церковной деятельности написал Лоренцо Валла, заклятый недруг Поджо. Используя свое блестящее знание латинской филологии, он доказал подложность так называемого «Константинова дара», грамоты римского императора, даровавшей папе верховную власть над всей западной частью Римской империи. Этим детективным исследованием автор подверг себя серьезной опасности. Однако церковь стерпела и этот удар. Папа-гуманист Николай V назначил Лоренцо Валлу апостолическим секретарем, и не менее независимый и критически настроенный человек, чем Поджо, также трудился в учреждении, которое уличил в подлоге.

Все же Поджо недоставало радикализма и оригинальности своего недруга. Один из персонажей диалога «О лицемерии» высказывает аргумент, который мог увести его в опасные дебри сопоставления театрально-притворной святости в католической церкви и фальши оракулов в язычестве, используемых для внушения благоговейного страха и манипулирования невежественными людьми. Эта опасная идея, которую в следующем столетии выразил Макиавелли в шокирующем исследовании использования религий в политических целях, так и не была изложена в диалоге. Поджо ограничился фантазиями по поводу разоблачения фарисейства. Попав в загробный мир, говорит он нам, мертвые, прежде чем войти в преисподнюю, должны миновать ворота разных диаметров. Об одних, и хороших и плохих, стражу известно все, и они проходят через широкие ворота. Умершие, о чьей честности и лицемерии нет никакой ясности, пропускаются через узкие ворота. Честные души минуют их почти без единой царапинки, фарисеи выйдут с разодранной кожей.

В этом фантазировании об истязании лицемеров отражаются и агрессивность и пессимизм Поджо: фарисеи будут разоблачены и понесут неминуемое наказание, но это случится только лишь в загробной жизни. Если в его насмешливости всегда сквозит негодование, то в негодовании всегда присутствует отчаяние из-за осознания многострадальности человеческого существования, невозможности исправить злоупотребления и сохранить то, что еще представляет какую-то ценность.

Подобно многим своим коллегам, Поджо вел обширную переписку, и по письмам видно, до какой степени он стал циником, чувствуя отвращение ко всему и усталость от жизни, что, вероятно, было присуще большинству чиновников в папском окружении. Монастыри, писал он другу, «вовсе не сообщества богомольцев и не пристанища для истинной веры, а рассадники преступности», а курия – «клоака человеческих пороков»23. Повсюду в Риме люди крушат древние храмы, чтобы добыть известь из камня, и через поколение или два многие шедевры античности, гораздо более ценные, чем нынешние жалкие сооружения, исчезнут. Он ведет никчемный образ жизни и должен найти выход из этой неприятной ситуации: «Мне надо попробовать себя в разных ипостасях24, подыскать себе что-то подходящее моим склонностям, перестать быть в услужении у других людей и заняться литературой».

Он не раз предавался фантазиям по поводу того, чтобы изменить образ жизни – «уйти от этой мирской суеты, ничтожных забот и раздражений и обрести свободу, покой и душевное равновесие в бедности»25. Но Поджо понимал: такой путь для него закрыт. «Я не знаю, что буду делать вне курии26, – делился он своими переживаниями с Никколи, – кроме как учить детей или работать на какого-нибудь хозяина, а скорее всего тирана. Если бы мне пришлось посвятить себя одному из этих занятий, то оба варианта были бы для меня несчастливыми. Как вам известно, любая неволя унизительна, а услужение прихотям нечестивого человека в особенности. Что касается преподавания в школе, то избавь меня, Боже, от такой участи! Лучше иметь дело с одним человеком, а не с множеством». Все-таки для него предпочтительнее остаться в курии в надежде на то, что ему удастся скопить достаточно денег для ранней отставки: «У меня одна цель – в полную силу поработать еще несколько лет и обеспечить себя свободным временем до конца жизни»27. «Несколько лет» превратились в полвека.

Мечтания, колебания, компромиссы обычно присущи стилю жизни неудачников. Поджо вряд ли можно записать в эту категорию людей. Однако он жил в мире коррупции и алчности, в мире, который постоянно потрясали заговоры, мятежи, войны и вспышки эпидемии чумы. Он служил в римской курии, но и папский двор был не самым стабильным местом в Риме: папу вместе с придворными вынуждали время от времени бежать из города. Поджо сопротивлялся невзгодам, как и все его современники, испытывая боль, от которой не было исцеления, и преодолевая непреходящую угрозу расстаться с жизнью. Естественно, он заразился желчным, защитным цинизмом и иллюзиями ухода от реальности.

Спасли его книги.

Когда в 1406 году умер Салютати, великий мыслитель и учитель Поджо, его оплакивали все, в ком он открывал «проблески интеллекта»28 и кому помогал советами, рекомендательными письмами, деньгами и книгами. «Мы потеряли отца, – писал Поджо. – Мы лишились пристанища и спасительной гавани для всех ученых, светоча нации». Поджо утверждал, что плакал, когда писал эти слова, и у нас нет никаких оснований не верить ему. «Передайте мои соболезнования его сыновьям, – сообщал он Никколи во Флоренцию, – и скажите, что мне очень горько и тяжело». «Узнайте заодно, что будет с его книгами?» – добавлял Поджо.