Папа, конечно, был владыкой еще более обширного духовного царства, охватывавшего, по крайней мере в теории, все человечество и определявшего его судьбу как в этой, так и в последующей жизни. Некоторые из тех, кого он считал своими подданными, удивлялись его самонадеянности – как, например, народы Нового Света, которых папа на исходе XV века сделал вассалами королей Испании и Португалии; другие, например, евреи и православные христиане на востоке, упорно противились его домогательствам. Однако значительная часть христиан Запада, даже живших в отдаленных районах, не владевших латынью, на которой пытался общаться с ними папа, или знавших о прегрешениях, запятнавших его учреждение, верила в особый статус его власти. Они уповали на доктринерские наставления папства в сфере догматической религии, объявившей их основополагающими в судьбе каждой души и насаждавшей эту веру огнем и мечом. Они ждали от папства милостей – освобождения от исполнения различных правил канонического права, касавшихся, к примеру, бракосочетания и других деликатных социальных отношений. Они жаждали назначений на лакомые должности и подтверждения вожделенных бенефиций. Они лелеяли надежды удостоиться любых благ, которыми может одарить одних и лишить других людей (соперников) необычайно богатый и могущественный законодатель, землевладелец и духовный вождь. В то время, когда Поджо устраивался в Риме, в папский двор для рассмотрения поступало до двух тысяч ходатайств в неделю.

И для всей этой бюрократической активности, по интенсивности превосходившей любую канцелярию Европы, требовался профессиональный аппарат сотрудников – богословов, адвокатов, нотариусов, секретарей и обыкновенных чиновников. Надо было надлежащим образом составлять прошения и петиции, тщательно вести протоколы заседаний, регистрировать решения. Требовалось расшифровывать и переписывать приказы. Копировались и подтверждались печатями папские буллы, указы, патенты и грамоты. Подготавливались и распространялись сокращенные варианты этих булл. Двор епископа Рима был укомплектован штатом обслуживающего персонала, приличествующим его княжескому статусу, свитой помощников, советников и клерков, обеспечивавших политические занятия и церемониальные мероприятия, и он располагал еще канцелярией и солидным религиозным бюрократическим аппаратом.

В этот смешанный церковно-политический мир и вступил Поджо, надеясь на преуспевание и благоденствие. Служба в курии могла способствовать быстрому возвышению в церковной иерархии. Однако те, кто рассчитывал на такую карьеру, становились клириками. Поджо, безусловно, понимал, что посвящение в духовный сан открывает прямой путь к богатству и власти, и у холостяка, каким он и был, не имелось особых препятствий на этом пути. (Он уже имел любовницу и внебрачных детей, но данное обстоятельство тоже не могло служить препятствием.) Тем не менее Поджо не стал церковником.

Он прекрасно осознавал, что у него нет призвания к богослужению1. Конечно, аналогичные ощущения не были помехой для многих его современников. Однако Поджо руководствовался еще одним обстоятельством. Ему не нравилось то, что он замечал в людях, избравших церковную стезю. «Я решительно настроился на то, чтобы не принимать духовный сан, – писал Поджо своему другу Никколи, – увидев, как многие из тех, кто казался мне добропорядочным и великодушным, погрязли в алчности, лености и беспутстве, став священниками»2. Поджо хотел избежать такой участи: «Опасаясь, что нечто подобное случится и со мной, я решил провести остаток своего человеческого существования обыкновенным мирянином». Он сознательно повернулся спиной к представившейся возможности вести самый обеспеченный и надежный образ жизни в нестабильном мире, но моральная цена такой обеспеченности и надежности была для него слишком высока. «Я не считаю, что на поприще священнослужителя проявляется свобода личности, – писал он Никколи. – Напротив, я вижу в нем самую гнетущую и деспотичную форму служения»3. Избранный им способ служения – мирским чиновником на побегушках у папы – может показаться нам сегодня особенно тягостным и подневольным, но отказ от духовного сана для Поджо означал сохранение своей личной свободы, сохранение внутреннего ощущения независимости.

Он остро чувствовал необходимость в этом. Римская курия имела дурную репутацию морально опасного заведения, что красноречиво выразила латинская поговорка того времени: Curialis bonus, homo sceleteratissimus («Служащий куриальный – человек аморальный»)4. Нравственная атмосфера, в которую попал Поджо, ярко отображена в необычном для его эпохи труде, написанном в тридцатые годы XV века, когда Поджо все еще занимал видное место в окружении папы. Труд под названием «О преимуществах и достоинстве Римского двора» принадлежит перу представителя более молодого поколения гуманистов флорентийцу Лапо да Кастильонкьо. Он использует форму диалога в стиле Цицерона, к которому прибегали авторы, желавшие выразить спорные и опасные взгляды не от своего имени. В начале разговора персонаж, названный Анджело, не сам Лапо – упаси Господи – обвиняет курию в моральном банкротстве, характеризуя ее как место, где «преступные деяния, поругание нравственности, жульничество и обман превращены в добродетели»5. Нелепо принимать этих отъявленных лицемеров за поборников веры. «Нет ничего более чуждого религии, чем курия»6.

Лапо, говоря уже от собственного имени, выступает в защиту папского двора. Да, это заведение привлекает толпы просителей, но мы знаем, что Господу любо, когда ему молятся миллионы. Таким образом, Он должен быть особенно доволен великолепными спектаклями, устраиваемыми в Его честь священниками в роскошных одеяниях. Для простых смертных курия является наилучшим местом, где можно обрести такую добродетель, как благоразумие, поскольку ее посещают так много людей, приезжающих со всего света. Взгляните на потрясающее многообразие их одежд, послушайте разноязыкий говор. По одним лишь бородам можно понять несходство человеческих нравов. Папский двор предоставляет наилучшие возможности и для гуманистических познаний. В конце концов, «личным секретарем папы (и, соответственно, влиятельной фигурой), – приводит Лапо еще один весомый аргумент, – служит Поджо Флорентийский, человек высокообразованный, основательный, учтивый и обладающий красноречием и острым умом»7. Верно, соглашается Лапо, в курии процветают лихоимство и коррупция, но это дело рук небольшой группы воришек и мздоимцев, из-за которых папский двор и приобрел дурную славу. Может быть, папа все-таки обратит на это внимание и прогонит нечистых на руку людей. В любом случае для нас всегда важнее главные предназначения, а не отдельные преходящие огрехи.

Анджело, явно уступая аргументам оппонента, переключается на тему ловкачества адвокатов в курии, их способности улавливать слабости и интимные тайны человека и использовать любую возможность для обогащения. Какие же у них фантастические доходы, если человеку приходится платить огромные суммы за клочок бумаги с папской печатью! Курия – это золотое дно. Нет более нужды в пропаганде бедности Иисуса Христа. Необходимость в этом была лишь вначале – чтобы избежать обвинений в заманивании верующих. Времена переменились. Обогащение, без которого немыслимо любое стоящее предпринимательство, теперь позволительно любому человеку. Священникам разрешено обогащаться сколько угодно. Они должны лишь оставаться бедными «в душе». Глупо требовать от святых отцов любого ранга стать реально бедными8.