– Подожди, подожди! – прервала его Новарт, сморщив личико и силясь не чихнуть. Она не хотела пропустить ни слова. – Что он сделал с этой монеткой? – спросила она затем с влажными глазами.

– Ну, он знал, что все кончено. Он не ел уже несколько дней, знал, что умирает, и…

– И?..

Габриэль отложил книгу и прижал девочку к себе, чувствуя, как бешено бьется ее сердечко.

– И он подумал, что этот пенни пропадает зря, что он мог бы подарить его какой-нибудь бедной девочке, прежде чем умереть.

Он закончил фразу, глядя ей в глаза, еще более влажные, чем раньше.

– Где это написано? Покажи, – сказала она.

– Здесь, – он показал на слово «child».

– Это означает «девочка»? Почему девочка, а не мальчик?

Габриэль откашлялся.

– Потому что девочки более понятливые и знают лучше мальчиков, как потратить пенни, – соврал он. Маленькая невинная ложь, чтобы угодить сестренке, которую он очень любил.

* * *

Они прибыли на делянку после часа ходьбы, когда солнце уже поднялось над верхушками деревьев, и приступили к работе изо всех сил, какие еще оставались, раскалывая камни, распиливая стволы, разгребая и расчищая под пристальным оком охранников, под постоянными окриками и руганью начальника смены.

Габриэль орудовал лопатой бок о бок с Горой. Его товарищ раскалывал камни с удивительной силой, а его задачей было без промедления собирать отвалившиеся куски и сбрасывать их в тачку Червя, который в свою очередь спешно сбрасывал их по обочине дороги. Все шло своим чередом, только повторяющиеся механические движения, одно сплошное нечеловеческое усилие.

В полдень они остановились для короткой передышки.

Гора расстелил какую-то тряпку на земле и сел на нее, покряхтывая.

– Садись здесь, если не хочешь отморозить себе задницу, – сказал он Габриэлю.

Заключенные достали свои пайки хлеба и молча съели. Есть хлеб было почти как совершать религиозное таинство. Прежде всего они вдыхали его запах, потом откусывали маленькими кусочками и медленно перекатывали их во рту, наслаждаясь вкусом, пока они совсем не таяли.

– Чем дольше ты его сосешь, тем слаще он становится, – сказал Червь, расположившись в нескольких шагах от них, и отправлял в рот даже крошки с блаженным выражением.

– Это ты о хлебе? – подколол его Сергей, но его шутка осталась незамеченной. Все были слишком заняты едой.

Габриэль заметил, что пальцы у Червя были скрючены и поджаты.

Червь перехватил его взгляд и улыбнулся.

– Что, сочувствуешь? – спросил он, помахав рукой.

Габриэль покраснел.

– Двенадцать лет тяжелого труда – вот что это такое, – сказал он, вдруг перестав улыбаться. – Я был красавчик, когда меня привезли сюда, куда красивее тебя, и смотри, во что превратился. – Он вскочил и отошел. – Говно! – выругался он в сердцах, удаляясь.

Он встал под дерево спиной к остальным и стал колотить по стволу кулаками и ногами. С веток на него посыпался снег, мгновенно покрыв голову и плечи. Потом он успокоился, стал расстегивать пуговицы на штанах, спустил их и испражнился на глазах у всех.

– Вот именно, что говно, – проворчал он.

9

– Отец! – воскликнул Габриэль с волнением.

– Сынок.

– Как ты, папа?

– Ничего, потихоньку.

Они случайно столкнулись у входа в барак, где размещалась столовая. В воздухе висел острый запах кислой капусты. Габриэль как раз собирался войти, отец в этот момент выходил. Они крепко обнялись, не беспокоясь о взглядах охранников.

Сероп рассказал сыну о маленькой обувной мастерской на территории лагеря, где он работал. Он шил войлочные сапоги, подходящие для снега и сибирского климата. Врач счел его негодным для работы вне лагеря, а он был рад и считал, что ему повезло. Если бы его не распределили в мастерскую, то ледяной воздух тайги наверняка убил бы его.

– А ты, сынок, как себя чувствуешь? Ты осунулся… – сказал он с тоской.

– Я в порядке, папа.

Они отошли в уголок, чтобы не мешаться на пути входивших и выходивших заключенных, и не могли наглядеться друг на друга, будто не виделись много лет.

– Мой начальник хвалит меня, – сказал с гордостью Сероп. – Знаешь, хорошее поведение – это очень важно, кто знает, может быть, скоро…

Габриэль почувствовал, как сжалось его сердце. Отец обманывал себя, надеясь, что их палачи в скорости могут изменить свое решение и отпустить их домой. Но он согласно кивнул, горько улыбаясь. «Арах Аствац, Бог велик», – добавил он, подняв глаза к небу.

– А что это у тебя? Раньше этого не было, – спросил он чуть погодя у Серопа, показывая на шрам над правым веком.

– Это ерунда! Я поскользнулся…

– Где?

Сероп замешкался.

– Где? – более настойчиво повторил Габриэль.

– В душевых, он поскользнулся в душевых, – сказал кто-то вульгарным тоном.

Габриэль заметил человечка за спиной у отца. Он был в компании другого типа, одноглазого здоровяка. Оба взяли Серопа под руки, не давая ему двигаться.

Габриэль испугался.

– Эй, оставьте в покое моего отца! – запротестовал он.

– Смотри-ка, какой петушок! – воскликнул кривой.

– Напрашиваетесь на неприятности? – Этот голос нельзя было спутать, он прозвучал еще до того, как огромная фигура Горы заполнила все пространство вокруг.

Охранник поодаль напрягся.

– Что тут происходит? – спросил Гора у Габриэля.

– Ничего, – ответил за него низкорослый заключенный, отпустив Серопа. – Мы тут просто похавали маленько и теперь идем на боковую, не так ли, товарищ?

Сероп кивнул. И два приятеля вытолкнули его из барака в холодную темную ночь.

– Этот Кривой и Подстилка – редкие сволочи, – сказал Червь.

– Ты их знаешь? – спросил Габриэль.

Тот лишь криво ухмыльнулся:

– Червь знает всех.

Он потягивал свою теплую похлебку. Столы и лавки в столовой стояли кое-как. Заключенные заботились лишь о том, чтобы поскорее съесть свой паек. Питались посменно. Кто заканчивал раньше, мог выкурить самокрутку.

– Он сначала жил в их бараке, пока не попал к нам, – вмешался Гора. – А к нам его перевели, потому что там его избили до полусмерти.

Червь вздрогнул и посмотрел в заиндевевшее окно. Когда он снова заговорил, то лицо его было красное как рак:

– Если они выбрали твоего отца, тогда готовься к похоронам. – И он зашелся своим странным двусмысленным смехом.