Другие заключенные, тронутые этим неожиданным исполнением, застыли в одной позе, глядя куда-то вдаль, должно быть, воскрешая в памяти всю их непутевую жизнь.

– Но не грустен я, не печален я, утешительна мне судьба моя, – тихо подпевал Гора Габриэлю.

И Габриэль заметил, хотя Гора старался не подавать виду. Габриэль увидел, как вздрагивали его плечи: этот огромный сильный мужик плакал, опершись руками на подоконник.

Каждый день в половине пятого утра они должны были строиться на плацу перед входом в лагерь.

Начальник бригады разбудил их криком. Они оделись в темноте, кашляя и ворча, потом быстро позавтракали: чай и черствый хлеб. Еще один кусок хлеба был выдан каждому на обед – короткий перерыв на делянке, где они работали.

В сопровождении двух конвоиров с автоматами заключенные дошли до барака, где как попало валялись кирки и ледорубы, лопаты и заступы, молотки и кельмы, пилы и тачки. Каждый заключенный произвольно выбрал себе инструмент.

– Бери лопату, будем рядом, – шепнул Гора Габриэлю, слегка хлопнув его по спине.

Парень не понял его.

– Я откалываю, ты – сгребаешь лопатой, – объяснил он, толкая его локтем в бок, отчего юноша согнулся почти пополам. – Я сделал тебе больно, цыпленок? – пошутил тот.

Габриэль хотел ответить, но заметил человека за колючей проволокой. Еще одна группа заключенных построилась на плацу для раздачи ежедневной нормы, и его взгляд остановился на знакомой фигуре, на мужчине небольшого роста с сутулыми плечами.

– Папа… – прошептал он.

Несмотря на плохое освещение, Габриэль увидел, что Сероп едва стоит на ногах, и забеспокоился.

– Итак. – Сергей, начальник смены, вышел вперед и, подняв руку, потребовал общего внимания. Скрепя сердце Габриэль вынужден был оторвать взгляд от отца. – Для вновь прибывших: сегодня мы идем на обычный объект. Мы намечаем дорогу, обходную, если быть точным, между лагерями номер одиннадцать и номер двадцать семь. Все работы должны быть завершены к весне. В районе есть болото, и, как только появятся комары, работать станет невозможно. А поскольку математика – это не выдумка, это сама жизнь, нам надо закончить двадцать один метр дороги сегодня, как и каждый день. Так что я буду стоять у вас над душой и буду беспощаден. Вы же знаете, каково наказание для лодырей, верно, Червь?

Беззубый парень вздрогнул. Он дремал стоя.

– Конечно, – с готовностью ответил он, – кто не работает, тот не ест. – И он зашелся в странном смехе. Пар теплого воздуха, вырвавшийся изо рта, скрыл его больные десны.

– Ну, так пошли, – скомандовал Сергей.

Габриэль обернулся в надежде еще увидеть отца, но на плацу уже никого не было.

Они шли в дымке, которая постепенно рассеивалась, в сопровождении вооруженных конвоиров. Небо над их головами медленно светлело.

– Что с тобой случилось? – спросил Гора, шагая рядом с Габриэлем. – Ты что, призрак увидел?

Юноша не ответил.

– Ну, так что? – настаивал тот.

Они обошли стороной лес и свернули на утрамбованную просеку. Ледяной ветер свистел меж ветвей деревьев.

– Ну и черт с тобой! – сплюнул Гора.

– Я увидел отца.

Мужик сдержал смешок:

– Так вы здесь всей семьей, и где же дедушка?

Габриэль сверкнул на него глазами.

– Да ладно, что же вы такое натворили, должно быть, что-то ужасное, а?

Юноша покачал головой:

– Они нашли книжку в доме. Не книжку даже, а только ее обложку.

– Только? А остальное?

– Осталось у моей сестренки. Куда она положила, не знаю, но они не нашли.

В этот момент над их головами всполохнул яркий свет, будто радуга, и он замолчал от неожиданности. Три сияющих полосы возникли в небе и заволновались, как марлевые шторы под легкими порывами бриза. Они были ярко-зеленого цвета, почти люминесцентные, с розовой каемкой. А в середине билось темно-фиолетовое сердце.

– Северное сияние[30], – сказал кто-то.

Колонна замедлила шаг, и все в удивлении подняли головы.

– Это Господь с нами говорит.

Габриэль смотрел с открытым ртом. Это чудо природы вызывало в нем смешанное чувство восхищения и страха, но более всего уверенности, что это знамение – доказательство величия Бога. В сердце его появилась надежда, и после долгого перерыва он снова подумал о Новарт. Ему жаль было не разделить с ней это чувство. Новарт была его маленькой ученицей, он всегда старался научить ее всему, что знал сам, любить красоту, ценить добро и справедливость, воспитать в ней благородные чувства.

Его сестренка была не просто очень умной, но хитрой и проницательной, та еще девчушка, способная добиться своего без особых усилий. Ее проворство – типичная способность многих женщин – веселила Габриэля. Делая вид, что не замечает ее выходки, он предоставлял ей свободу действий и все прощал, находя неотразимой ее детскую наивность.

– Что это за язык? – спросила однажды вечером Новарт брата, который читал рассказы Сарояна.

– Английский.

– Но Сароян армянин.

– Да, но он родился в Америке, как я родился в Греции.

– Ты умеешь читать по-английски?

– Я начал изучать его в Патрах. В школе у меня была замечательная учительница.

– Ты научишь меня тоже? – взмолилась девочка, с восхищением перелистывая страницы.

Габриэль улыбнулся:

– Я могу рассказать тебе одну из историй, если хочешь.

Новарт округлила глаза от счастья:

– Какую?

– «Отважный молодой человек на летающей трапеции».

– Про что эта история?

– Про одного безработного во времена Великой американской депрессии.

– Депрессии?

– Это такой экономический кризис, ну, в общем, когда дела идут плохо и люди становятся все беднее и беднее.

Новарт понимающе кивнула и свернулась калачиком на софе рядом с братом. Перефразируя текст, чтобы сделать его понятнее, Габриэль рассказал грустную историю об одном дне молодого писателя в терпящем бедствие мире. Он рассказал ей о том, как безуспешно искал писатель работу и как был вынужден продать все свои вещи – книги, одежду, дорогие ему предметы, – чтобы купить что-то поесть. И, наконец, как он остался без гроша в кармане, и лишь единственный цент, новехонький пенни, только что с монетного двора, ярко блестел на столе в его мансарде.