Горбачевы очень хотели детей, но врач предостерегал Раису, что перенесенная ранее болезнь ослабила сердце и рожать ей опасно для здоровья[273]. Но Раиса отважно пренебрегла такими предупреждениями, и на свет появилась Ирина Горбачева. Родилась она 6 января 1957 года – ровно через день после того, как ее матери исполнилось 25 лет. Горбачев был очень рад, а его жена, как он вспоминал, “радовалась еще больше”. Наконец-то остались позади ее страхи, что у них никогда не получится “нормальной семьи”. Он пригласил свою мать – помочь в первые дни с младенцем. Но когда бабушка взялась купать внучку, Раисе стало не по себе: ей показалось, что бабушка “действует слишком решительно”. Поэтому мать Горбачева прожила у новоиспеченных родителей всего неделю, а потом уехала домой[274].

Тогда Горбачевы все еще жили в съемной комнате на Казанской улице. Когда у Раисы появилась временная работа, супруги нашли для дочки няню в одном из ближайших сел, но в середине дня Раисе приходилось бежать домой – кормить ребенка и сцеживать молоко. Как только Ирина чуть-чуть подросла, мать отдала ее в ясли и детский сад – “недоспавшую, наспех одетую”, чуть ли не бегом относила туда ранним утром. Потом дочка заговорила, и ее мать вспоминала, как та приговаривала по пути: “Как далеко мы живем! Как далеко мы живем!” “Не забуду ее глазенок, полных слез и отчаяния, расплющенный носик на стекле входной двери садика, когда, задержавшись допоздна на работе, я опять же бегом врывалась в детский сад. А она плакала и причитала: ‘Ты не забыла меня? Ты не оставишь меня?’ …Я постоянно испытывала и испытываю чувство, что где-то в детстве обделила ее материнским вниманием”[275].

Раиса, как обычно, была слишком требовательна к себе. Ведь большинство советских матерей работали. А когда оба родителя целыми днями “пропадали” на работе, дети иногда оставались в садах и на ночь (на “пятидневке”). Но ее это мало утешало. Муж всячески помогал по хозяйству – не только закупал продукты на местном колхозном рынке (где выбор было гораздо богаче, чем в государственных магазинах), но и мыл посуду, делал уборку в доме. Впрочем, когда его партийная нагрузка возросла, помогать по дому он стал меньше[276]. Иногда, возвращаясь с работы поздно вечером, Горбачев заставал жену в слезах: ей нужно было готовиться к завтрашней лекции, а Ириша никак не засыпала. Кроме того, он часто отлучался в командировки. Позднее он с восхищением вспоминал, что жена никогда не укоряла его, никогда не жаловалась на их жилищные условия. “Раиса, вот это поразительно, никогда никакого писка не было… Мы друг к другу были привязаны страшно. Невероятно, патологически. Поэтому у меня никогда рука не поднималась обидеть ее. Никогда”. Он не в состоянии был ничего делать, не мог даже мысленно переварить малейшую размолвку, просто умолкал от эмоционального потрясения. “Если что-то возникало, я, так сказать, прерывал, уходил… Она приходила, и я спал. Вот нервная система какая была”[277].

Горбачев чувствовал одновременно и благодарность, и вину перед женой. Явно пришла пора улучшать жилищные условия. В 1958 году комсомольские коллеги Горбачева помогли ему получить для семьи две комнаты в коммунальной квартире, хотя, конечно, едва ли такую перемену можно было назвать значительным улучшением. Их новое жилье находилось в четырехэтажном, бывшем “административном” здании недалеко от центра города, на улице Дзержинского (которая и в 2008 году продолжала носить имя первого начальника ЧК – советской тайной полиции). Из-за нехватки жилья в городе два верхних этажа этого дома сделали жилыми и превратили в довольно просторные квартиры. Затем жилым постепенно стал и нижний этаж, и именно там достались комнаты Горбачевым. На весь этаж имелась одна общая кухня и туалет. Советские коммуналки имели дурную славу; очень многое зависело от соседей[278]. В одной квартире с Горбачевыми жили отставной подполковник (это его жена обшивала Раису), сварщик, механик швейной фабрики, сантехник, холостяк-алкоголик с матерью и четыре женщины-одиночки. Эта коммуналка представляла собой, по воспоминаниям Раисы, “маленькое государство… со своими неписаными, но понятными для всех законами. Здесь работали, любили, расходились, выпивали по-русски, по-русски ссорились и по-русски же мирились. Вечерами играли в домино. Вместе отмечали дни рождения”. В письмах из командировок Горбачев в шутку наставлял жену: “Дипломатические отношения с суверенными единицами должна поддерживать ты. Надеюсь, не без гордости будешь проводить нашу внешнюю политику. Только не забывай при этом принцип взаимной заинтересованности”[279].

Раисе – как и многим советским людям, жившим до этого только в крестьянских хатах, переполненных общежитиях или съемных комнатах, – даже коммуналка показалась неслыханной роскошью: они с Михаилом – “впервые в жизни в собственной квартире”[280]. Только через три года, когда Горбачева назначили главой крайкома комсомола, супругам наконец выделили отдельную двухкомнатную квартиру площадью 40 квадратных метров с отдельными, а не общими кухней, ванной, туалетом и коридором, в дореволюционном здании на приятной улице Морозова. А еще через девять лет семья переехала в небольшой отдельный дом – отремонтированный, хотя далеко не роскошный (как вспоминает дочь Горбачевых), с большим садом и даже небольшим прудиком[281]. К тому времени Раиса уже научилась ценить “размеренность жизни и патриархальную тишину” Ставрополя. “Это была размеренность пешего шага… Проблем транспорта, ‘часа пик’… не существовало. На работу, в магазин, в баню, парикмахерскую, поликлинику, на рынок – всюду можно было добраться пешком”[282].

Чтобы понять взлет карьеры Горбачева в Ставрополе, нужно хорошо представлять хрущевскую эпоху, реформаторский дух которой в полной мере воплотился в самом Горбачеве, а также ранние годы брежневского правления, в которые он тоже сумел удачно вписаться. 25 февраля 1956 года генеральный секретарь КПСС Никита Хрущев выступил с секретным докладом на XX съезде партии. Это был первый съезд после смерти Сталина, и наследники вождя считали своим долгом дать какую-то оценку человеку, который правил страной целую четверть века, чинил расправу над собственным народом (в том числе над своими кремлевскими соратниками) в то самое время, как “под его руководством” СССР превращался в индустриальную державу и одерживал победу в Великой Отечественной войне. А где-то за кремлевскими кулисами, пока преемники Сталина спорили между собой, что же такого сказать о бывшем хозяине, Хрущев втайне готовился разоблачить палача. Это было смелое решение – ведь возникал риск подорвать унаследованный от него режим. Хрущев пошел на такой роковой шаг отчасти для того, чтобы получить преимущество перед теми своими кремлевскими соперниками, которые были ближе к Сталину, чем он сам, но отчасти и по другой причине: ему хотелось сделать широкий жест покаяния, искупить грех соучастия в сталинских преступлениях. Конечно, отношение Хрущева к своему бывшему учителю и мучителю было довольно сложным, и это отразилось в его докладе, который развенчивал только Сталина, а не всю советскую систему. Но и такой полумеры оказалось достаточно, чтобы вызвать эффект политического землетрясения. Тысячи делегатов, собравшихся в Кремле, слушали доклад Хрущева в оцепенелом молчании. А в недели, последовавшие за партийным съездом, та же оторопь охватывала миллионы людей по всей стране, когда им зачитывали или пересказывали речь генсека. Хрущев не хотел, чтобы его “секретный” доклад так и остался в секрете. Напротив, он хотел, чтобы его разоблачения разошлись по стране, однако совсем не ожидал, что они спровоцируют столь бурную реакцию среди интеллигенции. Молодежь требовала от старшего поколения ответа: как же они допустили сталинский террор? Студенты МГУ прогнали прежних комсомольских вожаков и выбрали новых. Некоторые студенты, в том числе те, кому в будущем предстояло сделаться приверженцами горбачевской “гласности”, открыто обсуждали такие темы: “Маркс и Ленин банальны”; “Ленин устарел”; “ЦК КПСС – не кумир”. В том самом общежитии, где раньше жили Горбачев и его жена, студенты объявили бойкот университетской столовой: “Если ты не хочешь питаться, как скот, – поддерживай бойкот!”[283]