Затем он попал в ледник, который был сильно разгружен, но тем не менее в нем еще висело несколько твердых, хорошо промороженных окороков и колбас, две-три говяжьи туши, стояло несколько бочек с соленой рыбой. Целый батальон, пожалуй, мог бы пару суток кормиться этими запасами.

После этого Палабретти поднялся в сухой подвал, где стояли лари с мукой и крупой, висели связки вяленой рыбы, лука и чеснока.

Наконец он очутился выше уровня земли. В окнах краснело небо: то ли закат, то ли зарево. Палабретти находился в кухне. Отсюда он начал путешествие по дому, который, в отличие от того, где они с Крошкой нашли клад, был брошен практически целеньким. Палабретти видел китайские вазы разных размеров, огромные сервизы, столовое серебро, картины, хрусталь, ковры, каминные и напольные часы… У маркитанта разбегались глаза, и он только с сожалением думал, что, если б у него была с собой фура, то и ее объемов не хватило бы, чтоб вывезти отсюда все.

На кухне Палабретти разжег плиту, благо несколько охапок дров в кухне нашлось, так же как и кресало, трут, колотые лучинки. Вода, чуть-чуть застоявшаяся, обнаружилась в большой кадушке. Палабретти налил в большую кастрюлю два ведра воды и поставил на плиту, а сам пошел подыскивать для себя подходящую одежду.

Удивительно, но все вещи, брошенные удравшим хозяином, сидели на Сандро так, будто были специально сшиты на заказ. Напялив сюртук из хорошего английского сукна поверх засаленной черной рубахи и потертого жилета, маркитант повертелся перед зеркалом.

Подобрав себе тонкую батистовую рубаху, подштанники, верхние панталоны, сюртук и жилетку, Сандро нашел и штиблеты, которые оказались чуть-чуть великоваты. К этому моменту закипела вода, и маркитант отправился совершать омовение.

Мылся он в тазу для мойки посуды, пользуясь грубой мочалкой, которой кухонная прислуга оттирала кастрюли и котлы. Вытерся поварским фартуком, натянул кальсоны и, зачерпнув остаток горячей воды в маленький тазик, отправился в туалетную комнату — бриться и причесываться.

Без бороды Сандро не видел себя лет двадцать, не меньше. Поэтому когда из зеркала на него посмотрело свеженькое и сильно помолодевшее лицо, Палабретти стал его разглядывать пристально и с интересом. Уже на второй-третьей минуте своих физиономических изысканий Сандро вдруг обнаружил, что его лицо напоминает ему какого-то другого человека, но, впрочем, человека, которого Палабретти часто видел.

Округлое, немного одутловатое лицо, заметные залысины с боков, косая прядь волос между этими залысинами, нос с небольшой горбинкой, идущий прямо ото лба…

Возможно, Палабретти в конце концов и припомнил бы того человека, но его начало клонить в сон. Беготня по подземельям, возня с бочками, переживания, немалая доза спиртного, горячая вода и уют чужого дома разморили его, и маркитант, подложив под голову маленькую шелковую подушечку, улегся тут же в комнате на кушетку. Сон мгновенно сцапал его в объятия. Сандро спал безмятежно, как ребенок. Во сне он ничего не видел — спал крепко. Он даже не слышал, как чьи-то ловкие руки открыли замок, на который была заперта парадная дверь.

Двое, неслышно ступая по лестнице грязными онучами, взошли на второй этаж. Прислушались.

— Кажись, никого, Кривой… — прошептал тот, что был помоложе.

— И не должно быть, — Кривой был тот самый, что приходил в логовище Клеща. — Баре здешние давеча утром ускакали.

— Добра-то… — молодой завистливо шмыгнул носом.

— Некогда, брат, не за тем пришли. Запаливай! Пущай погуляет петушок!

— Ну добро, добро! — оборвал Клещ долгое повествование Агапа. — Значит, бочки добыл? Молодец! Это, брат, хорошие бочки. Только вот не мои они и не твои. И не генерала Муравьева.

— А чьи же? — спросил «охотник».

— Про то рассказывать долго. Покамест надо мне их припрятать в ином месте, а то, не ровен час, укатит кто-то. Посидите тут, покалякайте, а мне вон внучек поможет! Берись, Агап, покатили!

Клещ с Агапом взялись за дело. Вскоре грюканье бочек удалилось во тьму коридоров и стихло. Крошка и «охотник» сидели молча.

— Месье, — спросила Крошка у «охотника», невозмутимо заряжавшего свои пистолеты. — Позвольте мне узнать ваше имя? Ведь я обязана вам жизнью.

— Это не важно, мадам. Пусть мое имя останется при мне.

— Скажите, а вы, конечно, офицер?

— Даже если бы я был офицером, то не признался бы в этом.

— Безусловно! — кивнула Крошка. — Конечно, профессия шпиона — не лучшая, но я лично всегда считала ее романтической.

— Если вам угодно считать меня шпионом — пожалуйста. Вы не военно-полевой суд и не можете меня повесить.

Крошка, насколько ей позволял фонарь, разглядывала «охотника» и применяла самые неотразимые (со своей точки зрения) приемы из дамского арсенала: томные вздохи, грустное или мечтательное выражение лица, короткие нежные взгляды с умело изображенным смущением. Однако тот, видимо, считал, что заряжать пистолеты и мушкетон намного важнее, чем постараться сделать свой тет-а-тет с молодой и привлекательной незамужней дамой более приятным.

Впрочем, лет с пятнадцати таскаясь по войнам, Крошка навидалась многого. В том числе она знавала и мужчин, которых женщины не интересовали.

Поскольку на «охотнике» были капор и женское платье, заправленное в штаны, то можно было предположить, что он из таких мужчин. Но усы в этот облик явно не вписывались, хотя голос у незнакомца был женственный, но весьма жесткий, а его поведение в бою с поляками было достойно настоящего героя. Нет, если он и переодевался женщиной, то не потому, что хотел понравиться мужчинам. «Конечно, — это Крошка для себя решила окончательно, — парень — русский шпион и переодевался женщиной для своих нужд. Правда, он не успел сбрить усы…»

«Охотник» тем временем заточил еще два ножа, которые были упрятаны в специальные ножны, засунутые в голенища. Как раз в это время из темноты вышли Клещ и Агап.

— Ну что, детушки, — сказал Клещ, — настала пора порасспросить, кто да что. Агап — человек мне известный. С него теперь спрос особый. А вот тебя, девушка, я бы получше знать хотел. Сыми усы-то, барышня Муравьева!

Рука «охотника» метнулась к рукояти пистолета, но Клещ достал свой раньше и держал человека, которого назвал барышней, на прицеле.

— Не спеши, родимая, — покачал головой старик, — не волнуйся, на тот свет все прибудут. Узнал я тебя, узнал. Чего таиться! Свои люди, считай. Дедушка твой двоюродный под Измаилом полковником был, храбрый, на стену аж впереди солдат лез, рану принял. Очень солдатики Ивана Юрьевича уважали… Ну сыми, сыми усы-то! Девка-то загляденье, даром что засиделась.

«Охотник» смущенно отклеил усы.

— Боже мой, — ахнула Крошка, с тревогой взиравшая на эту сцену, не понимая слов, но видя, что дело дошло до пистолетов. — Это не мужчина!