— А почему только на них? — удивился Агостино. — У меня тут каждый третий на подозрении.

Посланец на секунду замешкался, но тут же взял себя в руки.

— В мои задачи не входит обсуждать приказы епископата. А вот посмотреть, как вы их исполните, я посмотрю.

— Отлично, — деловито кивнул Агостино.

Через два часа Марко привел в центр города полсотни заскучавших без дела ребят, и они, вытащив из меняльной лавки Иосифа, хорошенько его отлупили, а заодно надавали четырем кем-то вызванным альгуасилам. А когда городской судья Мади аль-Мехмед, задыхаясь, лично прибежал на место погрома, полыхающий дом старого Исаака уже тушили сбежавшиеся с соседних улиц мастеровые.

— Что… происходит? — обратился судья к утирающему кровь с разбитого лица Иосифу.

— Понятия не имею, — потрясенно замотал головой тот. — Вон у Марко спросите.

Мади посуровел и поманил Марко Саласара пальцем.

— А ну иди сюда, Марко. Ты что наделал?

Марко кинул быстрый взгляд в сторону Комиссара Трибунала и тут же с независимым видом распрямился и подошел.

— Они Христа распяли. И против короля…

— Так, — решительно оборвал его судья и глянул на городские часы, — чтобы через два часа ты вместе со своими молокососами был у меня в суде. И просите у родителей деньги — и за побои, и за дом, и за оскорбление.

И тогда столичный гость с недоумением повернулся к брату Агостино:

— Я не понимаю… у вас что здесь — всем сарацины командуют? И почему только один дом? Вы что, решили отделаться от меня этим позорищем? Это, по-вашему, называется народный гнев?

Комиссар густо покраснел.

— Нет у нас больше евреев, — буркнул он. — Маленький у нас город. И сарацина этого я, дайте срок, прижму…

— Нет у нас времени, — с болью в голосе произнес посланец. — А потому и не могу я вам дать срока. Сейчас прижимайте.

Бруно не стал скрывать, что он грамотный, а потому его выдернули из камеры и отправили в Трибунал одним из первых, едва начались заседания.

— Ну что, Руис Баена, — сверился с изъятым из кошеля документом инквизитор, живой улыбчивый здоровяк лет сорока, — говори, почему бежал?

— Плохо кормили, — лаконично ответил Бруно. Если бы он отверг это имя, возник бы второй вопрос: откуда бумаги. А значит, рано или поздно ему бы доказали покушение на убийство — того, с вилкой в пояснице.

— Каллиграф?

— Да, святой отец, — отвел глаза в сторону Бруно и тут же выставил вперед мозолистые руки, — но у меня руки… я в мастерских долго работал… не знаю, не испортился ли почерк.

— Бог с ним, с почерком, — отмахнулся инквизитор, — у нас в Сарагосе даже просто грамотных людей не хватает. Писарем в Святой Трибунал пойдешь?

Бруно обмер. Олаф, судья Мади, этот Комиссар Агостино — перед его глазами промелькнуло все.

— Или предпочитаешь на строительство дорог? — прищурился инквизитор, и вся его доброжелательность мгновенно испарилась.

Бруно думал. Именно Инквизиция была средоточием всего беспорядка — и в его родном городе, и во всем Арагоне; именно эти люди выдергивали самые важные шестерни сложной конструкции невидимых часов…

— Только учти, что на строительстве дорог никто дольше десяти лет не живет, — покачал головой инквизитор. — Быстро пред Господом нашим за грехи ответишь…

А с другой стороны, только изнутри Инквизиции можно было понять, как и чем движется этот странный механизм. Точно так же, как, лишь забравшись внутрь башни, можно увидеть, как устроены куранты.

— Ну?

— Я согласен.

Как только кампания погромов отгремела, Генерал устроил Томазо такую выволочку, какой исповедник не получал уже лет шесть. Нет, кое-где погромы все-таки прошли, но большая часть арагонских городков расценила запреты на ремесло менялы для евреев противозаконными, притязания Христианской Лиги быть совестью нации — смешными, а погромы — бандитскими.

— Сегодня запретят евреям, а завтра нам, — своекорыстно рассуждали мастеровые. — Вон, монастыри и так самые выгодные ремесла под себя подгребли.

В этом была какая-то часть истины, но, увы, только часть. Да, монастыри действительно росли как на дрожжах — просто потому, что монахи и послушники работали фактически за еду. Но чтобы подгрести под себя все? Об этом пока не могло быть и речи.

Хуже того, кое-где ребят из Христианской Лиги переловили и по инициативе магистратов заставили возмещать причиненный погромами ущерб — в строгом соответствии с законом. Не помогли даже протесты Церкви и угроза нового епископа отлучить от Церкви каждого, кто будет покрывать иудеев.

Это было тем более досадно, что в соседней Кастилии священная война против евреев прошла как по нотам и, начавшись в Севилье, беспощадным ураганом прокатилась по всей стране.

— Учись, Томас, как надо работать! — полыхал гневом Генерал. — Учись, молокосос!

— У меня нет столько людей, как в Кастилии, — угнетенно оправдывался Томазо. — У них там один Феррер чего стоит…

Но он и сам понимал: Генерал отговорок и ссылок на некие особые таланты кастильских духовных вождей Феррера и Мартинеса не примет. А главное, Томазо уже видел, в чем он ошибся.

Нужно было евреям не только меняльное дело запретить, но и все остальные ремесла.

Генерал только презрительно покачал головой.

— Я серьезно говорю, — насупился Томазо. — Пока мы арагонских мастеровых на евреев не натравим, настоящих погромов не будет.

Генерал прокашлялся и поднял указательный палец.

— Тебя только одно спасает, Томас, — твой успех в деле Переса.

Это было действительно так. Подсадив к Пересу в камеру двух высокородных агентов Ордена, Томазо достаточно аккуратно сумел внедрить в сознание беглого секретаря опасную мысль о бегстве в гугенотский Беарн. По крайней мере, уже через пару дней секретарь считал эту еретическую мысль своей и вовсю ее развивал — при свидетелях.

— И когда доносы на Переса лягут на стол Верховного судьи? — поинтересовался Генерал.

— Через неделю, в крайнем случае через две, — на секунду задумался Томазо. — Я жду, не допустит ли Перес какого богохульства. Нам это было бы кстати.

Генерал понимающе кивнул. Он уже оценил безупречную логику Томазо: если Переса не удается выудить из тюрьмы фуэрос по мирским законам, его следует обвинить по церковным, то есть за пределами юрисдикции Верховного судьи. И тогда Переса будет судить Святая Инквизиция.

Когда Бруно прибыл в Трибунал Сарагосы, там был сущий ад. Бесчисленные люди в черных рясах беспорядочно сновали по коридорам, заглядывали в тяжелые резные двери, иногда скрывались за ними и снова выходили, а иногда и буквально вылетали.