И выходит.

— Это был звонок другу, паря! — ржет дядька, разглядывая сипящего на полу Сеню.

А я думаю, что, пожалуй, ошибся я насчет него. Не подсадной. Своего бы менты так не колошматили.

Сеня опять ползет к умывальнику, а я встречаюсь взглядом с соседом. Тот неожиданно мне подмигивает совершенно трезвым глазом.

Затем глядит на стонущего Сеню, плещущего на себя водой и быстро говорит:

— Бери на себя. Для личного кайфа.

Я молчу, опять ковыряюсь в ногтях. А сам лихорадочно обдумываю ситуацию. Я не признавался ни в чем, слова не сказал лишнего, когда оформляли и предлагали признать, что это все мое.

Допроса как такового не было.

И вот теперь…

С одной стороны мне радостно, что Васильич меня все же не забыл, не скинул со счетов и сейчас явно делает все, чтоб меня выпустили.

И при этом не поняли те, кто наблюдает, что я — засланный.

Ход, надо сказать, логичный и даже изящный.

Признаю, что это мое, будет административка за хранение и употребление без цели сбыта. И тут еще надо понимать, попадает ли то, что у меня нашли, под значительный или незначительный размер… И вот все мне подсказывает, что, когда брали, был первый вариант, а вот сейчас, после хлопот Васильича… Возможен и второй.

Ну а чего нет? Крас нихрена не докажет, что сунул мне много. Скорее всего, признает перед своим хозяином, что лажанулся и не доложил… Он же придурок, торчок конченый, запросто на такое способен.

Таким образом я выйду на свободу, слегка заляпанный в глазах общественности, но чистый перед теми, кем нужно.

И смогу продолжать работу.

И даже смогу… Нет. Не смогу.

Сука, не смогу.

— Витя…

— А ты меня послушай, Васильев, если так и будешь продолжать мудачить, не быть тебе капитаном, — голос брата напряженный и грубый, но я привыкла, конечно же. Попробуй не привыкнуть, когда и папа, и брат, и все близкие родственники — очень даже серьезные чины в госструктурах. Мои подружки, иногда приходившие ко мне домой и нарывавшиеся то на разговаривающего по телефону Витьку, то на отца, коротко инструктирующего подчиненных, всегда впечатлялись.

— Вить… — напоминаю я о себе, когда брат с трубкой у уха, продолжает кого-то отчитывать в суровой матерной форме.

— Погоди, Свет, — командует он, потом, судя по всему, завершает разговор с подчиненным, — ты все понял, Васильев? Небрежность в работе равна небрежности в жизни. Ни к чему хорошему не приведет.

Тон у него в этот момент невыносимо менторский и скучный до зевоты. Как только Сашка с ним от тоски зеленой не дохнет? Он же кого угодно с состояние сна ввести может…

— Света? Ну ты чего там, уснула? — напоминает о себе брат, — давай скорее, у меня мало времени.

— Вить… — я мнусь, не зная, как начать разговор. Черт! Так все стройно в голове выходило! А теперь… — Мне нужна помощь…

— Ты где? — тут же отрывисто спрашивает брат, и я понимаю, что не с того начала, неверный тон выбрала! Он точно решил, что я опять вперлась куда-то! А я уже больше полугода никуда! Я вообще девочка-цветочек теперь!

— Вить, ты не так понял, — тараторю быстро и смущенно, — я дома, все хорошо, ну ты чего?

— Так… Ты мне нервы не делай, Свет, — он, судя по голосу, немного выдыхает, — мне и так есть кому этим заниматься… Чего ты хотела? Как помочь?

Ох… Люблю своего конкретного братика…

А он меня, интересно? Вот сейчас и проверим…

— Тут… Понимаешь… С одним человеком неприятность произошла…

Делаю драматическую паузу, ожидая уточняющего вопроса и прикидывая, что, наверно, все же неправильно я поступаю. Надо разговаривать лицом к лицу… Но проблема в том, что Витька эти пару дней плотно на работе, его жена, Сашка, уже жаловалась, а мне вопрос надо решить как можно быстрее. В контору к нему не приедешь по-простому, это тебе не ФСБ папино, это посерьезней даже структура…

Вот и остается только телефон.

А по телефону он не увидит моих глазок котика из Шрека. Значит, половина обаяния пропадет…

— Светка! Выкладывай давай скорее! — торопит Витька, — Максименко, тормозни. Я еще не до конца все проверил!

На заднем плане мужской бубнеж.

Понимая, что время мое близится к концу, выдыхаю и бросаюсь в прорубь:

— Его зовут Максим Курагин. Помнишь парня, который спас меня зимой?

В трубке настороженное молчание, и я начинаю говорить быстро-быстро:

— Понимаешь, он у нас в универе учится, и сегодня его арестовали! Сказали, что что-то нашли, наркотики. Но он не такой, Вить! Он вообще не такой! Он бы не стал! Я думаю, его подставили! Понимаешь, мой бывший… Вернее, у меня с ним никогда ничего не было… Но он думал, что мы вместе… И вот он скорее всего… Понимаешь, я не сразу поняла, не сразу сообразила, а потом… Потом у меня доказательств — то нет! И я решила…

Тут меня перебивает сначала нечленораздельный мат, а потом вполне членораздельный рев:

— Да как ты умудрилась с ним пересечься-то?

Я на полсекунды ошарашенно замираю, а затем, решив, что брат мог из моего словесного потока и не уловить какую-то информацию, повторяю:

— Он в нашем универе… Учится…

— Студент, мать его… — Витька опять долго ругается, что на него, обычно очень сдержанного, вообще мало похоже, затем выдыхает, — Максименко, свободен. Потом с тобой разберусь. А ты, — тут его голос суровеет, — ноги в руки, села на свою тарахтелку и прикатила ко мне на работу. Пропуск я тебе закажу.

— Но зачем? Я просто… Чтоб ты узнал… И, может, помог… — недоумеваю я.

— Вот пока едешь, все и узнаю, — отрывисто командует брат и кладет трубку.

Черт…

Что-то странное происходит…

Я быстро собираюсь, прыгаю в машину и еду в контору брата.

Я раньше тут бывала, конечно, но всего пару раз, потому немного плутаю по коридорам, пока не нахожу нужный кабинет.

Витька, как и положено большому начальнику, сидит, обвешанный телефонами, планшетами и ноутом.

Крайне занятой и деловой.

И, наверно, меня бы должна мучить совесть, что отрываю от дел, но нет. Не мучит. И никогда не мучила.

Брат всегда мне помогал, и даже больше, чем папа и мама. Потому что еще и покрывал периодически мои приключения. Вытаскивал из передряг.

Вот, этой зимой вытащил.

Папа и мама так ничего и не узнали.

Может, и сейчас поможет? Ну а почему бы нет? Макса он должен помнить и должен испытывать благодарность за то, что тот спас меня.