что поручение Путина выполнено, и главное – изучить доводы парламентской комиссии.

Мне кажется, доклада этой комиссии в Москве всерьез испугались. Кесаев обещал выпустить его уже в сентябре – то есть значительно раньше, чем свой доклад собиралась опубликовать федеральная парламентская комиссия. Доклад Кесаева стал бы первым официальным документом, ставящим под сомнение версию следствия. А если в докладе будут указаны имена первых в стране генералов, которые на самом деле руководили оперативным штабом, это может обернуться большим скандалом.

Колесников приступил к делу с завидным рвением – уже 6 сентября встретился с потерпевшими и пообещал им честное и прозрачное расследование, а потом направил письмо Кесаеву, пригласив того на встречу[53]. Кесаев пришел, но отказался сообщать своему визави имена потерпевших, на чьих показаниях строила выводы комиссия. Сославшись на закон, он пояснил, что люди приходят к нему уже после того, как их слова не заинтересовали прокуратуру, и он как депутат вправе не называть их имена. К тому же Кесаев воспринял эту встречу как попытку давления.

Миссия Колесникова оказалась на грани провала. Уже 8 сентября он провел пресс-конференцию и раздраженно заявил: «Чувствуется, что кто-то хочет на крови и на нашей боли заработать себе политический капитал», – намекнув, что парламент Северной Осетии делает себе пиар работой комиссии. Досталось и главе республики Мамсурову, который в это время был в Москве: «Я, заместитель генпрокурора, приехал сюда! А почему его нет?» – возмутился Колесников. На самом деле Мамсуров в середине дня вернулся в Осетию, намереваясь встретиться с замгенпрокурора, но в это время тот уже проводил пресс-конференцию. На следующий день Мамсурова следователи не приняли – оказались заняты опросом других потерпевших.

Из существенного в этот день были только сообщения замгенпрокурора о новых экспертизах, назначенных на ближайшее время. Оказалось, что за год следственная группа не установила причину пожара в спортивном зале, от которого погибли многие заложники.

Заявления высокопоставленного чиновника вызвали ответную реакцию, и 9 сентября северо-осетинский парламент направил генпрокурору РФ Владимиру Устинову обращение, расценив поведение Колесникова как давление и потребовав от того официальных извинений за «скоропалительные выводы и резкие обвинения».

Конфликт нарастал. Замгенпрокурора Николай Шепель поддержал коллегу, заявив, что намерен требовать от депутатской комиссии предоставления данных и источников, на основе которых она делает свои выводы, – потому что иначе следствию никак не узнать новых фактов. А Кесаев сообщил СМИ, что ничего не скрывает, и ответил на запрос из следственного управления ЮФО, предельно ясно обозначив все позиции комиссии.

Впрочем, через несколько дней он все же пришел в прокуратуру и дал показания. Правда, имен свидетелей так и не назвал – имел право. После допроса Кесаев еще раз пообещал, что доклад комиссии будет опубликован в конце сентября.

Повторные опросы свидетелей, по словам бесланских матерей, отличались от предыдущих: длились долго, следователи интересовались самыми незначительными деталями и всё фиксировали. В Беслане надеялись, что показания свидетелей помогут установить примерное время, когда по школе стреляли из тяжелого оружия. Однако Николай Шепель, комментируя проверку Генпрокуратуры, сказал, что все свидетельства на 90 % повторяют данные ранее, а другие даются не на основе личного опыта, а на основе слухов и публикаций в СМИ. Сусанна Дудиева назвала заявления Шепеля провокацией. Конфликт продолжался, российские СМИ в ежедневном режиме сообщали о новостях из Беслана, матери не сдавались и делали громкие заявления.

13 сентября генпрокурор России Владимир Устинов заявил об ошибках, допущенных следствием в расследовании бесланского теракта, и провел кадровые перестановки – были смещены с постов начальник главного управления по Южному федеральному округу и руководитель оперативно-следственной бригады по основному делу о теракте в Беслане. Их перевели на другую работу – первого назначили прокурором Калмыкии, второму поручили новое дело о терроризме.

Лидер комитета «Голос Беслана» Элла Кесаева в суде на процессе по делу Кулаева

В это же время несколько женщин из «Матерей Беслана» улетели в Москву – на встречу с целителем Григорием Грабовым, обещавшим воскресить их детей. Из этой поездки сделали подлое шоу – лица бесланских женщин, сидящих на сеансах у Грабового, показывали крупным планом по центральным телеканалам. Интонация у сюжетов была такая: вот сектант и мошенник использует бедных, потерявших головы женщин. Из всего этого следовало, что раз женщины потеряли головы, то и их утверждения о вине властей в бесланской трагедии беспочвенны. В комитете «Матери Беслана» появились недовольные. Элла Кесаева собрала актив комитета и поставила вопрос о смещении Сусанны Дудиевой с поста руководителя. По ее словам, поездка Сусанны, Риты и Анеты к Грабовому дискредитирует комитет, чтобы люди решили, будто в комитете «все неадекватные». «В Беслане после теракта появлялись и сайентологи, и иеговисты, но никому не удавалось сбить нас с толку, – говорила Кесаева. – Я хочу, чтобы с Грабовым разобралась прокуратура, а с нашими женщинами психологи поработали. Мы не можем допустить, чтобы из-за этого нас перестали воспринимать».

Мнения в комитете разделились. Но 2 октября, когда Сусанна вернулась в Беслан, произошел окончательный раскол. Появилось две организации, Элла Кесаева возглавила «Голос Беслана», отделившийся от «Матерей Беслана».

Впоследствии, думая об этом странном событии, я поняла, что все случилось к лучшему. В комитете «Матери Беслана» с первого дня было как бы две группы: одна готова была воевать, а другая надеялась добиться справедливости путем мирных переговоров. Они бы не смогли сосуществовать долго. И несмотря на то, что первоначальный их напор был ослаблен этим расколом, в итоге оба комитета оказались востребованными, а их общее дело только выиграло.

Что касается их поездки к Грабовому, то я считаю, что человек в ситуации острого горя имеет право на все.

За время, проведенное с бесланскими женщинами в их комитете, я близко их узнала. Они стали мне родными. Меня поражала их душевная сила. Я знала, что в них нет неадекватности. Просто им было очень больно. И они искали любой способ заглушить эту боль. Я помню, как потрясли меня слова женщины, потерявшей ребенка в бесланской школе. Она сказала в суде, что не может жить, дышать и что вся ее надежда – на то, что когда-то люди научатся клонировать друг друга и она снова увидит своего ребенка.

Спустя несколько лет я приехала в Богоявленский монастырь, появившийся в Северной Осетии за два месяца до бесланского теракта. Этот монастырь основала в алагирских горах тележурналистка Наташа Багаева – она училась со мной на журфаке в Северо-Осетинском госуниверситете, только двумя курсами старше. Наташа снимала фильм «Старец» про архимандрита Ипполита (Халина), и после беседы он