Моя мама живет в деревне, под Москвой. Круглогодично. Каждый год соседи собирают деньги на сторожа, который бы обходил с дозором дома и участки, хозяева которых закрыли дачный сезон, и каждый год сторож с заданием не справляется – то в один дом залезут, то в другой. Зато с этим успешно справляется моя мама, причем на добровольной основе. Однажды вечером она вышла на крыльцо и увидела, что в соседнем доме горит свет. В одной комнате. И звуки тоже слышны, но тихие. Мама вернулась в дом и позвонила соседке.

– Лилька, как дела? – спросила мама. – Все хорошо? Уже спать ложитесь? В Москве затопили? Погода плохая? Ну понятно… А где Вовка? Телевизор смотрит? Привет ему передавай. Нет, ничего не случилось, просто так позвонила.

Соседи – прекрасная семейная пара Лиля с Володей – были в Москве. Смотрели телевизор. Значит, в дом забрались посторонние, решила мама. Она оглядела подручный арсенал: лопата, веник, игрушечный пистолет внука. Не подходит. Несолидно. Вышла во двор и тут увидела бензопилу, которую оставил рабочий, пиливший ей дрова для камина на зиму.

Мама прокралась в дом соседей. Ну точно бомжи, решившие устроить себе зимовку в отсутствие хозяев. Холодильник был открыт. На столе – остатки еды и открытая бутылка вина. На полу валялась мятая одежда, явно не первой свежести. Звуки доносились из спальни. Мама ногой открыла дверь и включила бензопилу, наставив ее на бомжей. На кровати лежал восемнадцатилетний сын соседей с девушкой. Девушка заорала, парень подскочил и спрятался за шкафом.

– Толик, ты, что ли? – ахнула мама, на всякий случай не выключая бензопилу.

– Я… – Толик выглянул из-за шкафа. – Теть Оль, это вы? А я думал, что мама. Она бы меня убила!

– А то, что я тебя чуть не убила, тебя не волнует? – возмутилась мама. – Ты где должен быть?

– У бабушки. А бабушка думает, что у друга на даче, – признался Толик. – Теть Оль, вы бензопилу выключите…

– А ты? – Мама строго взглянула на перепуганную барышню, наставив прямо на нее орудие распиливания.

– У подружки, – прошептала та.

– Я из-за вас чуть инфаркт не получила! Толик, ты же знаешь, что я старая и больная!

– Да, теть Оль, как скажете, только пилу выключите и опустите, пожалуйста.

– А, ну да, а то я думаю, что это мне орать приходится, – спохватилась мама.

– Теть Оль, я все сделаю, только родителям не звоните! – попросил Толик.

– И моим тоже не звоните, – пискнула девушка.

– Хорошо. Сами предложили. Значит, так, Толик, ты завтра мой участок убираешь и свой заодно. Чтобы ни листика, ни соринки. А ты, – мама ткнула в барышню, – поможешь мне пельмени лепить для внука. И Лильке передадим. А теперь налейте бабушке Оле пятьдесят граммов коньячку, а то я перенервничала.

– Это кто еще перенервничал! – Толик натянул джинсы и поплелся за коньяком.

Это не столько психологическая, сколько медицинская тема. Медицина, к счастью, не стоит на месте. Да, рожают после сорока – и слава богу. Со мной в роддоме лежала молодая мама, которой было сорок шесть, и никто не называл ее старородящей. Первый ребенок. Для себя. От донора. Мы были за нее очень рады.

Единственное утверждение, которое меня смущает, – поздние роды способствуют омоложению. Да, мобилизуются внутренние ресурсы, рассасываются старые болячки, но это не омоложение, а стресс. Нет времени болеть. На себя нет времени.

Когда я рожала первого ребенка, мне было двадцать четыре, врач серьезно сказала: «Хорошо, что успела до двадцати пяти». Да, еще совсем недавно были такие правила. Первого ребенка нужно было родить до двадцати пяти. Если позже, на женщину вешали ярлык «старородящая». Сейчас можно стать молодой мамой в сорок, и никто не удивится. Я рожала дочь в тридцать четыре, и меня называли «девочкой», да и относились так же.

Когда в детском клубе на занятиях родители сидят в коридоре в ожидании детишек, все стараются «выбирать выражения». Вот скажешь женщине, что у нее внук молодец, а окажется, что внук на самом деле сын. И всем будет неловко. Зато поздние папы, как правило, очень гордятся своим положением и сразу же всем сообщают, что этот четырехлетний мальчуган – сын, но внук тоже есть, ему уже семь.

«За» и «против» будут всегда. Но если думать, что ребенок дается судьбой, Богом, силой, которая свыше, что он – самая светлая и самая чистая любовь в жизни женщины и его рождение – чудо, загадка, счастье, предназначение, то поздно не бывает.

Мальчику Севе было десять, и он сильно отличался от галдящей стайки своих сверстников-мальчишек. Пока те обсуждали счет в футбольном матче и последний боевик, Сева чинно стоял с дедушкой в стороне и спокойно рассуждал, что, скорее всего, пойдет дождь, как говорилось в прогнозе погоды.

Верхняя пуговица на Севиной рубашке всегда была застегнута, штаны держались на ремне сильно выше талии и не болтались по земле. Был май, но он стоял в теплой шапке, которая закрывала уши – чтобы не продуло, ветер еще холодный. Ботинки – совершенно немодные, зато удобные, ортопедические.

Сева аккуратно раскладывал на парте ручку, линейку, карандаш. Он не болтал на уроке, отвечал точно, знал назубок правила и писал старательно и чистенько, как девочка.

Мы все вместе – родители и дети – ходили на курсы по математике. Такое было условие – родители сидели в классе. Мамы читали под партами женские журналы, тихо переговаривались, писали эсэмэски. Главная задача – не сесть с Севиным дедушкой. Он с азартом пихал соседку в бок и предлагал:

– Давайте, кто быстрее задачку решит?

– У меня плохо с математикой, – отвечала мама.

– Да это же элементарно. Смотрите, из пункта А в пункт Б выехал поезд… – тут же входил в раж дедушка.

Кто-нибудь из мам обязательно попадал в дедушкины руки.

– Севка, представляете, как орешки щелкает задачки, – похвастался мне дедушка. – Весь в меня.

– Да, хороший у вас внук, – ответила я.

– Он не внук, а сын! – совершенно не обиделся дедушка, а сказал это так, чтобы услышали все. – Но у меня и внук есть, на два года старше Севки, так он не может решить ни одну задачку на части! А Сева может. И по русскому он лучше внука! Вот говорят, что поздние дети гении, – точно говорят. Сева – гений. Правда, на меня похож?

Сева действительно был похож на отца. Он так же, как папа, которому было сильно за шестьдесят или даже больше, подробно и занудно объяснял учительнице, что в задаче про грибы и белочку была допущена ошибка. Что белочка никак не могла съесть полтора ореха. Севу не любила учительница, это было видно, и его папу не любила, потому что тот подходил к ней после каждого урока и требовал, чтобы она про его мальчика что-нибудь сказала.

Перед контрольными Сева часто крестился в коридоре и вздыхал, как маленький старичок.