— Не думай сейчас об этом, это ужасно. Не думай…

— Подожди, — отмахнулся Андрей. — Я совсем запутался… Сергей Серафимович исчез, причем следователь говорил, что было столько крови и даже ковер был разрезан. А сегодня он вернулся…

— Андрюша, не надо!

— Я услышал его сверху — было так тихо, что я услышал движение в кабинете. И ты хочешь сказать, что я не услышал, как он прошел по коридору и по лестнице?

— Значит, сначала ему было лучше, а когда он попал в кабинет, ему стало плохо…

Андрей согласился с ней, потому что ее устами говорил здравый смысл. Единственный якорь в этой ситуации — здравый смысл. Но Андрей понимал, что прав был он, а не Лидочка — она ведь не видела отчима. Она там не была!

— Ты правильно сделал, что пришел к нам. — Лидочка положила руку на его колено.

— Я пришел, потому что не знал, где спрятаться. Я подумал, что они увидят, что на мне кровь… они подумают, что я его убил.

— Не говори глупостей. Почему они подумают?

— Ты не представляешь, как они думают… а я разговаривал с Вревским. Ему нужен преступник. Он всех подозревает. И я понял, что там в доме… — Андрей замолчал. Он понял, что им руководили соображения более важные, чем только попытка бегства. Документы отчима! — Послушай, — сказал Андрей, — я тебе все расскажу, а ты скажешь, что думаешь.

И Андрей передал ей разговор с отчимом.

— Получаются два портсигара. Как в романе о шпионах, — сказала Лидочка. — Если у тебя портсигар и у меня такой же портсигар, то мы друг друга узнаем. Это условный знак. Пароль.

— Нет, — сказал Андрей. — Портсигары разные.

— Покажи.

Они положили портсигары рядом на кровать. Портсигары были совершенно разные. Одно их объединяло — они не открывались.

Лидочка наклонилась, разглядывая портсигары, и ее распущенные волосы, упав на плечо, скрыли лицо. И вдруг Андрей увидел свою невесту! Последние полчаса он видел Лидочку — не плотскую земную Лидочку, а как бы образ Лидочки, подруги… Ночная рубашка смялась и обнажила коленку. Коленка была маленькая, узкая, и можно было ее погладить. Андрей протянул руку и дотронулся до коленки. Лидочка свободной рукой легонько оттолкнула его пальцы и поправила ночную рубашку.

— Наверное, про портсигары сказано в письме, — сказала она. И добавила: — Мне бы очень не хотелось, чтобы Сергей Серафимович в самом деле оказался немецким шпионом. А все идет к тому.

— А Вревский думает, что я из его банды, — сказал Андрей.

— Ты знаешь, что тебе придется сделать? — спросила Лидочка. — Ты должен вернуться в дом отчима, лечь в постель и утром вести себя так, словно ты ни о чем не подозреваешь.

— Вернуться туда?

— Любой другой твой поступок будет подозрительным.

— А если я скажу, что был у тебя?

— Глупости. Ты ночью был там, полицейский подтвердит, а под утро убежал ко мне. И тут они находят тело твоего отчима.

Лидочка задумалась… потом вздохнула и продолжала:

— Как страшно… я, наверное, совсем бессердечная. Умер человек, умер твой отчим… я бы умерла от страха, если бы была там. Андрюшенька, бедный мой…

Андрей понял, что она плачет, стараясь не плакать, и оттого плечи ее вздрагивают и на шее напряглась жилка.

— Это я бессердечный, — сказал Андрей, прижимая Лидочку к себе. — Я должен был бежать, звать людей, врача, полицейских… а я открывал сейф и слушался его. Мне не надо было слушаться. А потом струсил.

— Ты слушался, потому что уважал его, — серьезно сказала Лидочка. — Если бы ты не стал слушаться, ему было бы еще хуже. Он же сказал, что это счастье, что ты оказался там?

— Сказал.

— Значит, для него самое важное было передать тебе портсигар и пакеты. Это была его воля. Он ведь не говорил об убийцах или полиции. Он говорил о сейфе, правильно?

— Я был как загипнотизированный. Я понимал, что делаю неправильно, но все равно подчинялся ему.

— Тогда иди, — сказала Лидочка, — я своих успокою. Главное, чтобы тот полицейский не пошел проверять, где ты.

— Подожди, — сказал Андрей, — сначала надо прочесть письмо. В нем может быть написано что-то очень важное. Срочное.

— Уже скоро семь.

— И все-таки надо прочесть.

— Тогда читай, а я отвернусь.

— Лидочка, милая моя, — сказал Андрей, ощутив себя вдвое старше невесты. — Это не письмо от подруги. Теперь ты вместе со мной, навсегда как один человек, неужели ты не понимаешь таких простых вещей?

— Читай, — сказала Лидочка.

Но Андрей, как бы оттягивая момент чтения письма, сначала раскрыл другой пакет. В нем лежала толстая пачка банкнот. Ну конечно же, это доллары. Отчим показывал их.

— Это какие деньги? — спросила Лидочка, которая никогда не видела американских денег.

— Доллары. Видишь, написано: сто долларов.

— А в этой пачке их, наверное, несколько тысяч.

— Да, наверное.

Андрей вложил деньги обратно в конверт, раскрыл второй — в нем оказались рукописные листки, большие салфетки акционерных бумаг, несколько пятисотенных купюр и две общие тетради в кожаных обложках.

Оставался лишь узкий серый конверт из плотной бумаги, вдвое превышавший размером почтовый. На нем сильным бегучим почерком отчима было написано:

Андрею Сергеевичу Берестову в собственные руки.

Конверт был заклеен. Лидочка взяла с письменного стола костяной ножик для разрезания бумаг и протянула Андрею.

Андрей вскрыл конверт. В нем лежало несколько листков, написанных тем же почерком. Последний лист, видно приложенный позже, был напечатан на пишущей машинке.

— «Дорогой Андрюша! — начал читать Андрей. — Не представляю ситуации, в которой ты увидишь эти строки. Но знаю, что ты прочтешь их уже взрослым и, надеюсь, разумным, рассудительным человеком, который может, столкнувшись с невероятным, оценить его трезво, не впадая в панику и не уповая на мистические объяснения, так любимые слабыми духом людьми».

— Погоди, — сказала Лидочка. Она подкралась на цыпочках к двери и резко приоткрыла ее. — Нет, — прошептала она, закрывая дверь. — Они спят. Или делают вид, что спят. Читай дальше, Андрюша.

— «…Несмотря на то, что ты и не замечал, а замечая, сердился, я все последние годы старался воспитать в тебе если не ученого, то по крайней мере существо вполне рациональное. Я тебе казался сухарем, педантом. А тебе хотелось от меня ласки и теплоты. Впрочем, теплоту тебе компенсировали те добрые дамы, которые куда более посвятили себя твоему чувственному воспитанию, — я имею в виду замечательную Марию Павловну и Глафиру…»

— Ты чего замолчал?

— Я вспомнил, что Глаша в больнице… у нее лицо повреждено. — Андрей подумал о другом, он понял, что в словах отчима заключен