– Зачем ты меня сюда привез?

Галина крепко вцепилась в Егорову руку, но тот вдруг стряхнул пальцы.

– Видишь там? – он указал куда-то в сизую дымку горизонта. – Дома?

Темные горбы в сизом мареве. Они жмутся к земле, стыдясь своей бедноты.

– Я там родился. И вырос тоже там. И выбрался не для того, чтобы туда вернуться.

– Не понимаю.

– Не понимаешь? – Егор схватил за плечи и тряхнул Галину.

– Отпусти!

– Слушай сюда, дура злобная! Ты вернешься и прекратишь копать под сестру. Ты станешь тихой и ласковой. И тогда я тоже буду ласковым.

– А если нет? – злость очнулась, разлилась внутри горячим, безумным.

– Если нет, тогда я расскажу твоей сестричке и о романе нашем, и о копаниях твоих… о документиках, которые ты собираешь. Сына-то не жалко? Каково ему будет?

– Он давно уже не мой сын! И не был никогда! И…

Егор толкнул к машине и буркнул:

– Я сказал. Думай сама. Алина тебе все прощала, но детей тронуть не даст.

Назад ехали молча. Галина думала о том, что в этом мире никому нельзя доверять, особенно людям, которые притворяются понимающими.

В салоне воняло ванилью.

Тело доставили ближе к вечеру. Адам уже устал ждать. Он дважды или трижды дозревал до того, чтобы звонить Ольге или Дарье, но всякий раз, набрав номер, сбрасывал. В конце концов, он выбрался на крышу, тщательно вытер лавку, запорошенную водяной сыпью, поправил сбившийся навес и сел.

Поступок был алогичен.

Сумерки наползали с востока, растягиваясь зябкой пеленой. Они накрыли белые стволы труб теплоцентрали, завязли в лесу многоэтажек, но перебравшись, ринулись на выжженное морозами поле. Темный фургон вынырнул перед воротами, просигналил требовательно. Открыли. По территории машина ползла медленно, и борта ее бликовали светом редких фонарей.

Когда фургон скрылся в норе подземного гаража, Адам встал. Предвкушение работы наполнило его тело звенящей легкостью, голова была пуста и ясна, а кулаки привычно сжимались и разжимались.

Пальцам нужна гибкость.

Спускался Адам по лестнице. Он изо всех сил старался не бежать, но последний пролет преодолел быстрым шагом. Остановился, переводя дыхание, и открыл дверь.

– А это Адам Тынин, – пропела Ольга. – Наш лучший специалист. И хозяин.

Две женщины в черном, похожие друг на друга, как горошины одного стручка, разом воззарились на Адама.

– Это вы будете Машеньку готовить? – всхлипнула правая, прикладывая к глазам черный платочек. Левая осталась неподвижна. Кажется, она плохо понимала, где находится и что вообще происходит.

– Вы уж постарайтесь, постарайтесь, а мы заплатим…

– Все уже уплачено, – поспешила заверить Ольга, потирая руки. Адам машинально отметил новый брючный костюм и темно-синюю блузу. Переоделась? Что ж, он сам велел.

– Мы вот вещи принесли, – спохватилась женщина, засовывая платок в узкий рукав платья. – Машенькины вещи. Тут платье и обувочка, а вот гроб…

– Ольга, будь добра, покажи ассортимент.

И уведи их отсюда. Присутствие дестабилизирует. Особенно этой, молчащей. Она вдруг вздрогнула и, подавшись всем телом, зашипела:

– Убийцы! Негодяи!

– Леночка! – вторая неловко обняла подругу. – Леночка, да что ты такое говоришь!

– Сначала Машеньку убили, а теперь откупиться хотят! Это он! И она! Ведьма! Тварь!

Ольга выразительно пожала плечами и взглядом указала на шкаф, в котором хранилась аптечка. Адам покачал головой.

Ему было интересно.

– Маша, Машенька… говорила ей, что добра не будет… и эта еще заявилась, фифа разряженная. Мол, угомоните вашу девочку, она моему племяннику прохода не дает.

Очень интересно.

– И как угомонишь-то? Я так ей и сказала. А она в ответ: смотрите сами, хуже будет!

– Ой горе, горе! – завыла вторая женщина и, обняв Елену за плечи, подтолкнула к выходу. Ольга двинулась следом.

– Вы ей скажите! Скажите, что этим греха не искупишь! Господь, он все видит!

– Все видит, Леночка, все. И всех накажет.

Эта вторая, так и оставшаяся безымянной, врала. Или знала что-то, что могло пригодиться Дарье, и Адам решился. Дождавшись, когда остальные уйдут, он набрал номер:

– Да? – Дашкин голос был сонным. – Чего надо, придурок?

– Сапоги.

– Чего? – Дарья мигом проснулась. – Какие сапоги? Ты бредишь?

– От «Паоло Биондини». Тридцать девятый размер. Верх – черная кожа. Подкладка – натуральный мех. Каблук – металлическая шпилька. Цена – от семи тысяч рублей.

– Точно бредишь.

– Куплены недавно. Судя по внешнему виду – день или два.

– Кем? – наконец Дарья задала правильный вопрос.

– Близкая родственница Марии Капуценко. Или подруга матери, но тоже близкая.

– И что?

Почему с людьми так сложно? Адам ведь рассказал все, что следовало знать, но Дарья упорно отказывается понимать.

– Юбка и блузка на ней неидентифицируемы. Сумка – кожзам.

– А сапоги от этого… Паоло. Интересненько. То есть денег у нее нет.

– Не было, – поправил Адам. – Но предполагаю, что недавно она получила очень крупную сумму, если часть ее решила потратить на обувь.

– Сапоги, – в трубке что-то звякнуло и зашипело, а Дарья выругалась. – Может, мне приехать? Поговорить с тетенькой, пока она тут…

– Мать погибшей утверждает, что имела беседу с Алиной Красникиной, которая просила оказать влияние на дочь, чтобы последняя прекратила преследование племянника Красникиной.

– Под твою диктовку протоколы писать можно.

– В то же время кто-то выплачивает близкому семье человеку значительную сумму денег.

– А на выходе имеем труп! – с энтузиазмом подвела итог Дарья. – Я приеду.

– Я сомневаюсь, чтобы женщина предполагала смертельный исход. В противном случае она приобрела бы менее вызывающую модель. Металлический каблук весьма бросается в глаза. Если так, то в настоящий момент она должна испытывать страх и угрызения совести, а эмоциональная нестабильность…

– …лучший аргумент для немедленного разговора. Я вздрючу эту стерву, – пообещала Дарья и отключилась.

Адам же, убрав телефон в чехол, сделал заметку в памяти: попросить Ольгу заказать еды. Ночь предстояла долгая.

На свидание Анечка собиралась тщательно. Примерив с десяток нарядов, она остановилась на демократичных джинсиках от «Collins» и ярко-зеленом пуловере, поверх которого надела серый кардиган сетчатого плетения. Волосы завила, взбила и сбрызнула лаком. Губы подкрасила, глаза подвела и, задержавшись у зеркала, вздохнула: все-таки жаль этакую красоту на Кузьку изводить.