— То есть пока твоя сестра в комнате, вы тут трахаетесь на кухне?! И чем ты отличаешься от шалавы, снимающей комнату до тебя? — наверное, если бы она меня обозвала по-другому, во мне бы не всколыхнула волна ярости. Не могу. Просто как красная тряпка для быка.

— Пошла на хрен.

— Что?!

— Что слышала, — закидываю продукты, принесенные Зориным, обратно в пакет.

— Ну ты и…

— Еще раз назовешь меня шалавой, узнаешь мои худшие стороны. Я сказала четко, что никого сюда не вожу и ни с кем трахаться я здесь не собиралась. А если плохо слышишь, то это не мои проблемы.

— Я завтра же позвоню хозяйке.

— Да, пожалуйста. Я ей в ответ расскажу какая ты безответственная, дважды залившая пол в ванной. Ах, да, еще и музыку слушаешь после одиннадцати на всю катушку, когда я на сутках. Ой, список большой. Надо записать, чтобы все не забыть.

— Ну ты и сука.

— От суки и слышу. И продукты мои больше не трогай. Нормальные люди ими делятся не в одностороннем порядке, — прихватываю пакеты и кое-как умудряюсь забрать две тарелки с ароматным мясом.

Никогда я не позволяла себе так грубо себя вести, даже когда меня открыто обижали и унижали, ну разве что с Зориным в баре. Всегда лучше промолчать, не потому что я терпила или трусиха, а потому что так удобнее. Если можно избежать конфликта — его надо избегать, тем более с человеком, с которым делишь квартиру. А сейчас в меня словно бес вселился. Может, это все его поцелуй так на меня подействовал, поди каким-нибудь ядом меня со слюной своей заразил. Хотя яд не такой уж и плохой, учитывая, что, после всего сказанного, я чувствую необыкновенный прилив сил. И мне это нравится. Стучу ногой в дверь.

— Тай, открой.

— Ого. Это все нам? — округляет глаза, всматриваясь в тарелки. — Я как раз кушать хотела.

— Сейчас нажремся от души.

— Класс. А то я уж надумала поплакать. Ну тогда после вкусняшек пореву, — потирает руки, заглядывая в пакет. — Хотя потом, может, и перехочется.

— Господи, иди сюда, дите ты мое глупое, — тяну сестру на себя. — После еды мне все расскажешь, что случилось дома.

— А ты про Царевича.

— Какого Царевича?

— Ну как какого, Алексея. Так же его зовут.

— О Боже, Тая…

***

Надо отдать. Надо отдать… Кажется, я уже сотый раз твержу себе это, смотря под парту на белую кофту в пакете. Хуже всего, что ни одна вещь мне так не шла, как это кофточка. Прелесть прелестная, выгляжу я в ней не пошло, несмотря на то, что она облегает тело. Кажется, я никогда еще не чувствовала себя такой красивой, как вчера ночью, когда зачем-то примерила купленную Зориным одежду.

Забавная штука жизнь, утром я тряслась перед занятием, не понимая, как смотреть Зорину в глаза и вообще вести себя с ним, а сейчас, глядя на добродушного старичка профессора, ведущего занятие, я испытываю не только сожаление о том, что у нас другой препод, но и дикую тоску от того, что прелесть, лежащую в пакете, придется отдать.

После лекций буквально под дулом пистолета я заставила себя пойти на отделение и отдать пакет Зорину. Правда, случился затык — его нигде не оказалось. Рискнула позвонить на мобильник — не отвечает.

— Ты разве сегодня дежуришь? — поднимаю взгляд на нависшую надо мной медсестру.

— Нет. Я Алексея Викторовича ищу. Не видела его?

— Так его не было сегодня, слег мужик. Хотя, по слухам просто решил умотать из нашего отделения.

— Не поняла. Он заболел? Или что-то случилось?

— Да откуда ж я знаю?

Первая пришедшая на ум мысль — такой человек как Зорин не мог просто так не прийти на работу, учитывая, сколько он здесь проводит времени. Он трудоголик. И с простой простудой аля сопли и тридцать семь и два такой человек выйдет на работу и будет всех гонять. Он же дрался по словам Таи и на брови у него была кровь. А если он не пришел, потому что это последствия травмы головы? Кажется, внутри что-то оборвалось от страха, что сейчас этот самоуверенный мужик может лежать в своей квартире без сознания, а то и мертвым. И ведь помощи не попросит. Знаю таких!

Не припомню, когда я в последний раз так бежала к остановке. К счастью, успела забежать в отъезжающий автобус и уже через двадцать минут оказалась у дома Зорина. Вот только попасть во внутрь не представляется возможным. На звонок в домофон ни Зорин, ни какая гадина не открыла в ответ на мою просьбу. Оглядываюсь по сторонам и подбегаю к мужчине, стоящем около машины.

— Извините, а вы в этом подъезде живете?

— В этом.

— Откройте, пожалуйста, дверь в подъезд, я врач, там человеку помощь нужна. Он трубку не берет и дверь не открывает.

— Да, пожалуйста, — на удивление спокойно произносит мужчина и открывает своим ключом дверь.

Быстро поднимаюсь по лестнице и начинаю как ненормальная звонить в дверь. Потом и ногу подключила, когда услышала собачий лай. А что я вообще делаю? Может, его дома нет. А если без сознания, то, как он мне откроет? Вот я придурочная… Пока я строила в голове догадки одну хуже другой, вдруг услышала шум по ту сторону двери, а потом и вовсе ее открыли. Зорин. Одного взгляда хватило, чтобы понять — у него не тридцать семь и два и даже не последствия травмы, его тупо колбасит. И до него добрался грипп? Хоть Зорин и прищуривается, явно боясь света, но видно, что глаза у него стеклянные.

— Да как ты задрала с этим пакетом, Женя, — хватается за виски. — Все, оставь.

— Нет. Я не из-за пакета пришла. Я к вам пришла, — пытаюсь угомонить прыгающего на меня Гришу.

— Супер, но я не в форме, — надевает капюшон толстовки на голову. — Давай сойдемся на том, что на ближайшие дни у меня пять сантиметров и проникновение невозможно. А как только я оклемаюсь, так у меня все сразу вырастет, и я буду рад твоему приходу.

— Я пришла, чтобы узнать живы вы или нет и нужна ли вам помощь, — грубо произношу я, проходя в коридор. — А не проверять какого размера ваш корнишон! — Зорин долго на меня смотрит, но ничего не говорит. А вот это уже показатель, ибо при недолгом знакомстве я поняла, что этот мужчина всегда знает, что сказать. Уж что-что, а язык у него подвешен. Значит точно у него все плохо.

Вместо слов Зорин разворачивается и идет в гостиную. Плюхается на диван. Гриша тут же подбегает к своему хозяину, а я иду вслед за ним. Бегло осматриваю журнальный столик: на нем кроме пустого стакана и этикетки от порошка ничего нет. Вот тебе и сапожник без сапог.

— Зозуля, — хрипло произносит он, открыв глаза.

— Что?

— Зозуля, а не корнишон.

— Долго же вы думали, Алексей Викторович. Уже неинтересно. Теряете форму.

— Слушай, Жень, раз ты здесь, не в службу, а в дружбу, выгуляй Гришу, он очень долго терпит. А при его мочевом пузыре это подвиг.