— Сколько раз вы занимались сексом? — Хотя это могло показаться мазохистским, было что-то успокаивающее в установлении всех этих фактов, как будто это имело какой-то смысл.

— Точно не помню, — ответила она. — А вы действительно хотите знать все это?

— А в другой раз вы тоже трахались?

— О чем вы?

— Я видела вас. На улице, рядом со станцией метро.

— Нет, мы… хотели, но владельцы дома нам помешали, и Том сказал, что ему пора идти, что вы должны вот-вот вернуться. — На сей раз в ее глазах я прочитала некое дерзкое выражение, у нее был такой взгляд, каким одна женщина награждает другую, когда знает, что у нее есть козыри.

Я подняла с полу свою сумку, достала мобильный телефон и позвонила Тому.

— Со мной рядом человек, который хочет с тобой поговорить, — сказала я ничего не выражающим голосом и передала трубку Джоанне Сондерс, которая теперь побледнела как полотно. — Поговорите с ним.

— Привет, Том, я… э… обедаю с твоей невестой. Приди, пожалуйста, прямо сейчас, одна я со всем этим не разберусь.

Минут через десять Том явился. Офис его был поблизости. Подошла Эмма, поприветствовала его поцелуем и отвела к столу, где сидели я и Джоанна Сондерс. Я налила ему из той же бутылки, из которой пила сама.

— Люси, думаю, нам лучше поговорить об этом в другом месте, наедине. — Вид у него был бледный, ему было ясно, что его загнали в угол.

— Я считаю, нам следует поговорить об этом прямо здесь и прямо сейчас. Все главные действующие персонажи налицо, — сказала я. — Кроме того, если у вас снова появится желание заняться сексом, то этот момент всегда будет приходить вам на ум, и это определенно умерит ваш пыл. Мне так кажется. Счастливые финалы требуют хороших стартов, а в данном случае так не скажешь.

Джоанна Сондерс съежилась на своем стуле, а я сидела и рвала подставку под пиво.

— Люси, я очень виноват. — Том выглядел ужасно. — Это ничего не значит. Это было просто помутнение рассудка. Это больше никогда не повторится.

Я пребывала в молчании.

— Ты часто отсутствуешь, этого требует твоя работа. Нас несет по течению; не говори мне, что у тебя не было искушений.

— Были, но я никогда так не поступала. Это большая разница. Измена не имеет серых тонов. — Пожалуй, это была самая большая ложь, которая когда-либо слетала с моих уст, и я знала, что наступит день, когда мне придется за нее расплачиваться. Тогда мне очень не хотелось расставлять все точки над i. Однако подходящего момента, чтобы заняться такой исповедью, ни разу не подвернулось, время бежало, все пришло в норму, и раскачивать лодку казалось просто нелепым. Кроме того, я стала привыкать к своей роли и к роли Тома, пытающегося загладить вину. Гораздо проще играть роль жертвы, чем преступника. И если бы у меня не случилось того эпизода в Зеленой комнате, возможно, я так никогда и не простила бы Тома.

— Чего желаете, юная леди? Извините, вы хотите выпить или вы здесь в качестве украшения? — окликает меня бармен. Вот! Ключ к тому, чтобы быть обслуженной в лондонском пабе, вспомнила я. Надо лишь принять безразлично-отрешенный вид. И никакого шума — просто несколько неуловимых движений рукой.

— Стакан вина и две пинты пива, пожалуйста! — Я довольна своим успехом и задаюсь вопросом, сколько времени прошло с тех пор, как меня в последний раз называли «юной леди».

— Какое пиво?

— А какое у вас?

— Ну, раз вы спрашиваете, то горькое, легкое или крепкое?

— Что чаше всего заказывают мужчины?

Он безучастно смотрит на меня:

— Это дело вкуса. У нас есть «Аднамс», ИПЭ, «Стелла» — что вам? Что обычно пьет ваш парень?

— Он не мой парень, — сообщаю я.

— Ладно, ваш муж. — Он смотрит на кольцо на моем пальце.

— Он мне не муж. — Бармен поднимает одну бровь.

— Он любит легкое пиво? — терпеливо допытывается он.

— Я не совсем уверена в этом, — отвечаю я со вздохом. — Дайте мне две пинты вон того, пожалуйста. — Я указываю на ближайшую бочку.

Я возвращаюсь к столу, неся перед собой три напитка, предвкушая то, как я сяду, и мы снова прижмемся друг к другу. Плоть к плоти. Это неотвратимо — такое уж тут сиденье. Я как голодный, перед которым стоит доверху наполненная тарелка с едой, а он все оттягивает и оттягивает момент, когда начнет набивать рот, зная при этом, что еда вряд ли будет такой уж вкусной.

— Спасибо, это очень великодушно, — говорит Роберт Басс.

Я ставлю напитки, обхожу стол и сажусь, закинув ногу на ногу. Вытянув левую руку вдоль бедра, я благоговейно откидываюсь назад — и тут же получаю удар по затылку. Ох уж эти резные фигурки! Мне досталось от святого Юстаса — покровителя трудных ситуаций.

Роберт Басс колдует над кружками. Что он делает? Неужели расставляет их в линию? О, только не это! Я не хочу, чтобы хоть что-то напоминало мне Тома. Не потому, что его мании меня раздражают, а потому, что я просто не хочу сейчас о нем думать.

Кажется, он двигал их просто так. Ах, нет! Он нарочно повернул их таким образом, чтобы можно было взять кружку левой рукой. А поскольку он не левша, то это означает, что производимая комбинация задумана для того, чтобы его правая рука легла рядом с моей левой. Я поражаюсь хитроумности манипуляций.

Мы оба ждем того момента, когда коснемся друг друга, и оба напряжены. Я чувствую тепло, исходящее от его руки, и замечаю малейшее движение его тела. Я могу даже следить за его дыханием. Выдох — и волоски на его руке легонько щекочут мою кожу. Вдох — касание пропадает, и мне словно чего-то недостает.

Ни он, ни я не должны быть сейчас здесь. Никакие издержки нашего с Томом брака — я знаю это абсолютно точно — не могут служить оправданием того, что я сижу вот за этим столиком поздним вечером, по сути дела, с незнакомцем, там, где вероятность столкнуться с кем-либо из знакомых сведена к минимуму. Я в нейтральных водах, безрассудно плывущая от берега вдаль. Но ощущение это отнюдь не неприятное.

— Как продвигается книга? — спрашиваю я, слегка щекоча захваченной пальцами прядью волос верхнюю губу и кончик носа, — привычка, оставшаяся у меня от периода подготовки к экзаменам и связанных с этим волнений. Надо бы нащупать и другие темы для непринужденной беседы, однако эта, кажется, надежнее всех гарантирует свободное излияние речевого потока.

— Лучше не спрашивайте. — Он утыкается в свое пиво. — Один кризис я преодолел, но увяз в другом.

— В каком же? — веду я свою партию.

— Вам действительно интересно? Клянусь, я не обижусь, если вы скажете «нет»… — И, не дождавшись моего ответа, он продолжает: — Я пишу главу о том, как политический переворот в Латинской Америке повлиял на кинематограф 80-х.

Я молчу. Его рука, наконец, утвердилась рядом с моей, и я боюсь, что при одном лишь звуке моего голоса он ее отодвинет. Что он сейчас чувствует? То же ли самое, что и я? Или, может быть, его беспокоит исход сегодняшней игры между «Арсеналом» и «Чарлтоном»? Или он размышляет об эстетической ценности усов в форме велосипедного руля, которые носят главные герои сапата-вестернов? О, эти душные, многолюдные пабы! Сколько в них скрыто бесконечных возможностей! Я с трудом фокусирую свои мысли.