Страх потерять – навсегда потерять человека на многое открывает глаза. Резко и болезненно. Без скидок самолюбию, наперекор гордости. Кир начинает занимать в моей жизни слишком много места. Ещё немного и когда он уйдёт, наигравшись, боль этой потери ни с какой дефлорацией не сравнится.

Уточнив напоследок не осталось ли у меня вопросов, мама, наконец, отпускает меня в душ. Приведя в порядок ноги, остаюсь наедине с рефератом и дурацкой пачкой презервативов. Два часа спустя я всё так же тупо пялюсь на чёрную коробочку, а воз под названием "Бюджетно-фискальная политика государства" и ныне там.

Сон подкрадывается незаметно. Такой же дурной как весь прошедший день. Кир снова падает с дерева, а я пытаюсь подать ему руку, но выпадаю из окна. Ветки больно хлещут по лицу и мне страшно, так страшно, что просыпаюсь в холодном поту. На часах четыре утра. Я с мрачными мыслями сажусь за реферат.

За окном постепенно занимается рассвет. Квартира заполняется запахом кофе и шумом работающей плазмы. Отец собирается на работу. Мама готовится вести Олюню на приём к стоматологу. Соврав, что мне сегодня ко второй паре, в тишине домучиваю задание и час спустя с чувством выполненного долга запираю за собой входную дверь.

– Привет. Я уже думал не дождусь.

Не показалось.

Запах сигаретного дыма на лестничной клетке такой же верный признак присутствия Кира, как серная вонь, преследующая нечисть.

– Зря ждал. Я вчера у ворот университета тебе всё сказала, а ночью во дворе поставила точку, – не оборачиваюсь, но замираю, каждым нервом реагируя на звук спускающихся по лестнице шагов. – От тебя одни проблемы, Лисицин.

Стараюсь не частить, чтобы не выдать волнения и всё же речь разгоняется до разоблачительной скорости.

Хоть бы на миг замедлился. Нет же.

Не слишком деликатно рассмеявшись, Кир останавливается за моей спиной.

– М-м-м... Ты так вкусно пахнешь, – говорит он прямо над ухом. – Каким-то сливочным десертом. И это явно не духи. Это возбуждение, малышка. Можешь отпираться сколько хочешь, но ты мне чертовски рада.

Хорошо ему – запахи различает, сволочь, пока я едва могу дышать. Лопатками чувствую часто опадающую грудь Кирилла, а когда на застывшие плечи ложится тепло его ладоней, кажется будто и без того беспокойное сердце вот-вот расшибётся о рёбра.

Он прав, я рада. Но так рада, что балансирую на самом краю от нервного срыва.

– Оставь. Меня. В покое.

– Исключено, – мягко возражает Кир. Я запрещаю себе шевелиться, потому что его подбородок упирается мне в макушку. Слишком велик соблазн мотнуть как следует головой и выбить парочку лисьих клыков вместе с поселившейся в моей голове придурью. – Должно быть, я невнятно объяснил, так повторю: отступать не в моих правилах. Чем сильнее ты огрызаешься, тем больнее я кусаю. А могла бы не относиться как к куску дерьма, глядишь и я бы стал соответствовать твоим идеалам.

– Так и начал бы соответствовать сразу.

– И ты бы мне поверила?

– Нет. Никогда.

Я всё-таки вырываюсь из его рук. Решительно срываюсь к лестнице. В голове мамино "проблема не рассосётся, если её игнорировать" бьётся не на жизнь, а насмерть с обстоятельствами.

Попробуй объясни ветру, что у тебя укладка! Киру точно так же фиолетово на мои терзания. Для него я всего лишь одна из многих. Просто непокорная.

– Не хочешь вернуть мне долг? – низкий голос Кира настигает меня подобно снежной лавине. Нет, не отстанет. Будет идти по пятам пока с ума не сведёт, но не отступится. – Нет? Ну ладно. Давай для начала просто поговорим, узнаем друг друга получше. Признавайся, что поднимает тебе настроение?

Я резко оборачиваюсь и сгребаю пальцами расстёгнутые полы его куртки.

– Сколько я тебе ещё должна заданий?

Кир если и теряется, то с ответом не медлит.

– Сорок семь, – не задумываясь. Практически на автомате.

Можно не сомневаться, пока есть чем меня донимать, он не отстанет.

И всё-таки сорок семь слишком долго. Слишком приковывают взгляд его глаза – кипящая карамель с муторными искрами вызова. Они словно выжигают душу, вынуждая чувствовать себя дрожащей жертвой, попавшей в лапы к голодному хищнику. Этот голод находит во мне чрезмерно острый отклик. Возможно, будь оно иначе, я бы и ухом не повела... но нет. Пора с этим кончать.

– Дома кто-то есть?

– Ополовиненная бутылка хеннесси считается?

За поспешной шуткой явно попытка скрыть недоумение.

– Пошли, – глупое сердце сжимается до крохотной точки, всё туже с каждым торопливым шагом наверх. К двери подвожу его практически волоком. И в чужую гостиную залетаю первой.

– Признаться, я не рассчитывал, что ты воспримешь моё предложение так буквально, – ещё одна попытка пошутить, не отрывая настороженного взгляда от моего лица. – А если серьёзно... Не ждал, согласия. Я рад, что ты мне начинаешь доверять.

– Неси свой хеннесси и два бокала, – криво улыбаюсь его наивности.

Невозможно испытывать доверие к человеку, которого боишься всей душой. Особенно если тяготишься видом требовательных губ, его прожигающим взглядом и своей растущей привязанностью: неконтролируемой и противоестественной, но такой сокрушительной, что мозг частенько напрочь отключается.

Есть только один способ убить в себе деструктивные чувства. Удостовериться в его беспринципности.

– Ладно... – Киру всё хуже удаётся сохранять на лице маску невозмутимости, однако он без лишних вопросов направляется в сторону лестницы на второй этаж. – Я быстро.

– Не торопись.

Убедившись, что меня не видно, снимаю рубашку, не расстёгивая, через голову и нервно тяну вниз молнию на джинсах. Стаскиваю их вместе с нижним бельём. Лис хотел секса? Лис его получит. Пусть подавится.

Сверху неожиданно, но как нельзя в тему разливаются знакомые с детства аккорды:

Убей меня, убей себя –

Ты не изменишь ничего.

У этой сказки нет конца –

Ты не изменишь ничего...[4]

Ошибаешься, Кир.

Конец, как и начало есть у всего. Я просто досрочно завершу нашу гиблую сказку.

Лис

В спальне неприбранно. В хаосе сваленных у кровати конспектов безошибочно нахожу початую бутылку. Скрипнув дверцей тумбочки, не глядя нащупываю два бокала. Рядом лежит распечатанная пачка презервативов, которая за почти полторы недели успела порядком запылиться.

Привычка держать самое необходимое под рукой впервые осталась невостребованной на такой внушительный срок. И впервые это меня нисколько не тяготит. В мыслях одна только Морозова. Я ведь действительно на ней повёрнут.