— Прямое, — резко сказал Стэплдон. — Самое непосредственное. Ей было не по себе. Она не могла больше исцелять. Как она выглядела?

— Как обычно, — буркнул Кервуд. Вопросы ему не нравились. Они уводили расследование с правильного пути. Кервуд не понимал, для чего старший инспектор вызвал этого человека. Возможно, Стэплдон — хороший ученый, но что он понимает в делах житейских, таких, как любовь немолодого мужчины к юной и красивой женщине, что он понимает в их наверняка запутанных отношениях, в том, как леди Элизабет смотрела порой на мужчин, Кервуд сам не раз ощущал на себе призывные взгляды, а ведь он даже старше сэра Эндрю, и если Лиззи так смотрела на него, то что могли чувствовать более молодые, и что чувствовал сэр Эндрю, когда ловил — не мог не ловить — эти взгляды, и если он застал Лиззи с кем-то, и этот некто, конечно, теперь ни за что не признается, сидит тихо, носа не высовывает, но если сэр Эндрю застал их в прошлую пятницу, то мог…

— …Ты понимаешь, Майк, о чем я говорю? — услышал Кервуд, очнувшись от неожиданно нахлынувших мыслей. Стэплдон стоял перед креслом Бронсона, руки заложил за спину и говорил, будто профессор на лекции. — Все свидетельствует об этом, твой рассказ, Майк, это подтверждает, но я, конечно, не взялся бы делать окончательных выводов, не познакомившись с леди Элизабет и не задав ей вопросы, на которые она, я уверен, даст точные и недвусмысленные ответы.

— Пойдем, — сказал Бронсон, поднимаясь. — Я ничего не понял из того, что ты сейчас излагал, Вилли, но, если ты прав, нужно поторопиться, верно?

— Вы к сэру Эндрю? — спросил Кервуд. — Я с вами.

* * *

— Прошу только об одном, — сказал Стэплдон, когда они вошли в распахнутые ворота усадьбы и, пройдя садом, остановились перед портиком с четырьмя колоннами. — Что бы ни происходило, не вмешивайтесь, господа. Ни слова, ни одного лишнего движения. Вы же не суетитесь, когда приходите в палату к смертельно больному, которому жить осталось считанные минуты. Вы молча стоите…

Дверь открылась, прежде чем Бронсон успел ударить по ней большой медной ручкой в форме львиной головы. На пороге, чуть покачиваясь, стоял сэр Эндрю. Он щурился, глядя на гостей, взгляд его остановился на Стэплдоне.

— Входите, господа, — пробормотал он, и Бронсон отметил, как постарел этот человек со вчерашнего вечера. Сэр Эндрю и вчера выглядел неважно, а сейчас будто лишился жизненного стержня: сгорбился, руки безвольно висели, двухдневная щетина на морщинистом лице состарила его лет на десять.

— Позвольте… — сказал Бронсон, входя в уже знакомую гостиную, где на столе стояла вчерашняя — пустая — бутылка виски, две рюмки и тарелка с засохшими остатками овсяной каши. — Позвольте представить, сэр Эндрю — это профессор Олаф Стэплдон из Ливерпуля. Вилли, это…

— Я знаю, — сказали оба одновременно и протянули друг другу руки. Пожатие оказалось долгим, будто между мужчинами шел безмолвный разговор, смысл которого был им совершенно понятен.

— Леди Элизабет еще… — Стэплдон начал фразу, но не закончил.

— Да, — ответил сэр Эндрю на незаданный вопрос. — Но уже…

— Вот как, — сказал Стэплдон. — Когда это произошло?

— Под утро, — сказал сэр Эндрю, кашлянув. — Я ненадолго поднялся в спальню, думал прилечь хотя бы на час, но не мог, спустился вниз, а она уже… Я не видел, когда…

— Она может говорить? — спросил Стэплдон.

— Да, Лиззи сказала, что речь — колебания воздуха, трехмерной среды, которая… Извините, я не очень в этом…

— Конечно, — быстро произнес Стэплдон и выпустил наконец руку сэра Эндрю.

— О чем вы? — встрял с вопросом Кервуд, не обращая внимания на предупреждающий взгляд старшего инспектора. — Что произошло?

— Спрошу у Лиззи, хочет ли она… — сэр Эндрю повернулся к двери, долго стоял, опустив голову, а потом сказал: — Господи, я не могу видеть…

— Можно, я пойду один? — мягко спросил Стэплдон. — Оставайтесь здесь, хорошо?

Сэр Эндрю посторонился, и Стэплдон прошел мимо него. Дверь открылась и закрылась бесшумно.

— Садитесь, господа, — сказал сэр Эндрю. — Хотите выпить? Кажется, это единственное, что нам остается, чтобы не сойти с ума.

* * *

Стэплдон отсутствовал довольно долго. Мужчины успели открыть принесенную сэром Эндрю из кладовой бутылку и выпить по рюмке в полном молчании. У Кервуда на языке вертелись десятки вопросов, Бронсону, напротив, хотелось не мучить хозяина, а помочь ему хотя бы своим здесь присутствием, но что сказать, какие слова были сейчас уместны, он не знал и предпочитал дожидаться возвращения Стэплдона молча и взглядом сдерживая Кервуда, порывавшегося что-то спросить или сказать что-то неуместное, бессмысленное и почти наверняка для сэра Эндрю попросту оскорбительное.

Опускался вечер, но сэр Эндрю не сделал и движения, чтобы включить электричество. Стэплдон появился на пороге, и в полумраке никто не мог разглядеть выражения его лица.

— Сэр Эндрю, — произнес Стэплдон, — позвольте выразить вам свои соболезнования.

— Половина девятого, — пробормотал сэр Эндрю. — Угас закат, и солнце скрылось, и ночь на землю опустилась, и перестали птицы петь, о чем же мне теперь жалеть?

— Что? — спросил Бронсон.

— Леди Элизабет… Ее больше нет, — сказал Стэплдон, подошел к столу, налил себе виски в одну из пустых рюмок и выпил залпом, как воду.

Бронсон встал и, не спрашивая разрешения, пошел к двери, он слышал, как Кервуд топает следом, но не стал оборачиваться, пусть идет, он не увидит ничего такого, на что стоило бы обратить внимание, он не увидит ничего, кроме картины, обычной картины, на которой изображена анфилада комнат, длинная, длинная, бесконечная…

Бронсон стоял перед мольбертом, Кервуд, ничего не понимая в происходившем, стоял рядом и нетерпеливо оглядывался. Картина его внимания не привлекла, он искал улики, а может, учитывая последние слова Стэплдона, — место, где можно было укрыть тело.

Бра горели, как вчера, и мольберт, как вчера, был отодвинут от стены, чтобы можно было обойти его и убедиться, что не существует аппаратов, создающих изображение, все было, как вчера, только комнаты на холсте были пусты, насуплены и неподвижны.

— Ну и что здесь произошло, в конце концов? — не выдержал наконец Кервуд. — Где эта женщина? Ты что-нибудь понимаешь, Майк?

— Надеюсь, — пробормотал Бронсон. — Пойдем, Стефан. Нам лучше сейчас быть с сэром Эндрю.

Сэр Эндрю приканчивал бутылку виски. На вошедших он не взглянул, думал о своем, а может, и не думал вовсе, всего лишь присутствовал в этом мире, где ему после смерти Лиззи делать было решительно нечего. Стэплдон стоял у окна и смотрел в темноту сада. Он понимал, что сэру Эндрю нужно побыть одному, но знал также, что быть сейчас одному сэру Эндрю нельзя, но что говорить в таких случаях и нужно ли говорить вообще, Стэплдон не знал тоже.