– Вы даже не спросили меня, какую именно книгу хочет почитать тетушка Хелена.

Не знаю, что я ожидала услышать, но уж точно не это. Я нахмурила брови.

– Действительно. И что же это за книга? – спросила я, внезапно охваченная неясным беспокойством.

Один уголок его рта приподнялся, словно Финн с трудом подавил улыбку.

– «Волшебник страны Оз».

Я не удержалась и издала совершенно неприличный смешок, но, честно говоря, испытала при этом немалое облегчение.

– Это замечательно, – кивнула я, когда Финн открыл переднюю дверь, чтобы пропустить меня в дом. – Могу изобразить венгерский акцент, когда буду читать ту самую часть про злую колдунью.

Финн рассмеялся, следуя за мной, и я подумала, что нечасто слышала его смех. Он был явно расположен ко мне, и оставалось только надеяться, что он забыл, как я невольно потянулась к Глену, словно цветок к солнцу, а главное – то, как встретил меня в баре Пита, флиртующей с мужчиной с печально опущенными плечами и лицом неудачника. Но я тут же вспомнила его мрачный взгляд и с грустью подумала, что вряд ли у него такая короткая память.

Я оторвала глаза от книги и даже зажмурилась от удивления при виде стрелок часов, стоящих на прикроватной тумбочке. Хотя я раз двадцать смотрела «Волшебника страны Оз» по телевизору, мне раньше никогда не приходилось читать ставшую классикой книгу Фрэнка Баума. Видимо, волшебная сказка увлекла меня гораздо больше, чем моих слушателей, – оказалось, что я читала вслух уже почти два часа подряд.

Хелена лежала, откинувшись на кружевные подушки, и слегка посапывала. Я воспользовалась возможностью лучше рассмотреть ее, пока никто не видит, и впервые обратила внимание на все еще гладкую кожу, высокие скулы и изящно изогнутые брови. Волосы ее были совсем седыми, с желтоватыми прядями, но все еще густыми и пышными, и я внезапно не без удивления поняла, что когда-то она, вероятно, была очень красивой женщиной.

Однако ее физическую красоту в моих глазах портили не только прожитые годы и предвзятое отношение ко мне. Было такое впечатление, что на ней лежит какая-то тень, словно в объектив камеры вставили фильтр, чтобы сделать фотографию четче и красивее, но добились противоположного эффекта. Я невольно отпрянула от Хелены, вжавшись в спинку стула. Мой разум отказывался приподнимать завесу над чужими тайнами, я не желала знать, что заставляет Хелену хмуриться во сне и почему Бернадетт перестала играть на рояле. Мои собственные тени глубоки и мучительны, и я чувствовала, что могу потерять себя, если погружусь в чужие.

Мой взгляд опустился к подножию кровати, где свернулась калачиком Джиджи, которая тоже присутствовала при чтении сказки. Она мирно спала, и ее узкие плечики поднимались и опускались, а на губах играла улыбка. Я знала, что младенцы улыбаются во сне, но мне всегда казалось, что детишки постарше уже теряют способность разговаривать с ангелами.

Громкое всхрапывание привлекло мое внимание к Тери Уэбер, которая притащила в спальню стул из кухни и, энергично работая спицами, вязала свитер, пока я читала. Сейчас она спала, наклонившись вперед, а вязание лежало у нее на коленях. Стараясь не шуметь, я закрыла книгу, накрыла спящую Джиджи шерстяным пледом и вытащила одну из подушек из-под головы Хелены, чтобы она могла лечь удобнее. Забирая вязание с колен сестры Уэбер, я впервые обратила внимание на граммофон, стоящий в углу на небольшом столике. Я его раньше не замечала, потому что его закрывала открытая дверь шкафа, на полке которого стоял телевизор. Но, когда сестра Уэбер принесла стул из кухни, ей пришлось закрыть эту дверцу.

Я никогда раньше не видела граммофон так близко. Он оказался больше, чем я ожидала, – тщательно отполированный медный рожок шириной около фута с половиной и примерно такой же высоты. Он стоял на прямоугольной деревянной основе с медной ручкой на боку. Рядом в глубокой круглой соломенной корзинке лежала груда пластинок в тонких пожелтевших обложках. Мне хотелось их просмотреть, чтобы понять, какую музыку предпочитает Хелена, но я не могла это сделать, не потревожив сиделку.

Пользуясь тем, что меня никто не видит, я не спеша изучала комнату, разглядывая бледно-голубые стены и тяжелые ажурные шторы, которые явно были совсем с другого континента и даже из другой эпохи. Вплотную к стене стоял небольшой туалетный столик со множеством косметики и духов. Столик, как и стул рядом с ним, был покрыт тяжелой бархатной тканью лилового цвета, складки которой эффектно ниспадали почти до пола. Драпировка была старой и выцветшей, но все еще сохраняла роскошный вид, достойный королевской спальни.

Комната Хелены сильно отличалась от спальни ее сестры. Мне хотелось знать, как раньше выглядела комната Бернадетт, ведь по ее убранству можно было бы судить о личности хозяйки. Интересно, как две таких разных сестры могли быть настолько близки духовно? Я тут же подумала о нас с Евой, обо всех этих годах, что отделяли наше детство от нынешнего существования. О том, что время обладает способностью захлестывать жизни людей, словно вышедшая из берегов река, сметая воспоминания, которые потом оседают на дне, покрываемые песками забвения.

Я с удивлением отметила, что в этой комнате на стене висела одна-единственная картина размером одиннадцать на четырнадцать дюймов, изображающая Моисея. Написавший ее художник, как и время создания, были мне неизвестны. Подобно всем другим картинам в этом доме, полотно слегка обвисло в раме, и вся красота образов омрачалась неровно падающим светом. Я наклонила голову, пытаясь понять, что же такого странного было в этой картине, но так и не разобрала, однако мой взгляд постоянно возвращался к ней в надежде найти ответ на мучающий меня вопрос.

Я потянулась, чтобы размяться, и услышала, как у меня заурчало в животе. Из кухни доносились соблазнительные запахи, и мне стало интересно, кто позаботился об ужине и поставил мясо в духовку.

Пройдя на цыпочках по комнате, я вошла в кухню, где никого не оказалось. На стойке лежал смятый прямоугольный кусок фольги со следами соуса «Маринара». Я принюхалась и уловила явный запах чеснока и сыра. Действительно, Тери спрашивала меня, люблю ли я лазанью, но я знала, что она не покидала комнату Хелены, чтобы заранее положить ее в духовку.

Прислушиваясь к тишине спящего дома, я медленно вышла в холл, заглянула в столовую и музыкальную комнату, но там, как и на кухне, тоже никого не было. Я уже было собиралась вернуться на застекленную террасу, но все же решила проверить, здесь ли машина Финна. Я открыла переднюю дверь и от удивления замерла на пороге.

В одном из кресел-качалок сидел Финн. Он был так сосредоточен на своем занятии, что не сразу заметил мое появление. Перед ним стояло другое кресло-качалка, на котором лежал лист бумаги, и он складывал его точно по диагонали. У его ног отчаянно звонил «Блэкберри», но Финн не обращал на телефон ни малейшего внимания.

– Вы складываете бумажный самолетик?

Было видно, что я застала его врасплох, Финн растерялся, но тем не менее тут же вспомнил о хороших манерах и поднялся на ноги, произнеся с лукавой мальчишеской улыбкой: