Этот случай стал предупреждением на будущее. Вскоре Екатерина поняла, что жестокое обращение с Марией Жуковой было сигналом для остальных юных фрейлин двора: каждая, кого заподозрят в особой близости с Екатериной или Петром, может быть под тем или иным предлогом уволена, сослана, опозорена или даже заточена в тюрьму. Ответственность за эту политику лежала на канцлере Алексее Бестужеве, а также на императрице. Бестужев ненавидел Пруссию и всегда был против того, чтобы этих двух немецких подростков привезли в Россию. Теперь, когда они поженились вопреки его желаниям, он был готов предпринять все, что угодно, лишь бы они не помешали ему и дальше руководить дипломатической деятельностью России. Это означало – строгий надзор за новобрачными, ограничение их дружеских и любых других контактов и, наконец, попытка полной изоляции. Разумеется, за Бестужевым стояла Елизавета, чьи тревоги и страхи носили личный характер – она опасалась за безопасность своей персоны, за свой трон, за будущее своей династии. В ее планах, разумеется, Екатерина, Петр и их будущий ребенок имели первостепенное значение. По этой причине в последующие годы отношение Елизаветы к молодым супругам резко колебалось между нежностью, тревогой, разочарованием, нетерпением, неудовлетворенностью и гневом.

Елизавета не только внешне, но и по характеру была дочерью своих родителей. Она родилась у величайшего русского царя и его жены-крестьянки, впоследствии ставшей императрицей Екатериной I. Елизавета была высокой, как ее отец, она унаследовала его энергичность, пылкий темперамент и резкую, импульсивную манеру поведения. Как и мать, она была жалостливой и склонной к расточительству, а также неожиданной щедрости. Но ее увлеченность, как и остальные качества характера, были лишены умеренности и постоянства. Временами, когда что-то вызывало у нее недоверие, или же ее чувство собственного достоинства и тщеславие подвергались оскорблению, либо ее внезапно охватывала ревность, она превращалась в совершенно другого человека. Поскольку настроение императрицы трудно было предугадать, никто не мог предсказать, как она поведет себя на людях. Это была женщина крайностей и противоречий, порой довольно жестоких. С Елизаветой иногда было просто, а иногда – совершенно невозможно ужиться.

Осенью 1745 года Иоганна вернулась в Германию, а жизнь Екатерины оказалась полностью под контролем, императрица же приближалась к своему тридцатишестилетию. Она все еще сохранила свою красоту и статность, но начала полнеть. Елизавета по-прежнему оставалась грациозной и прекрасно танцевала. Ее большие голубые глаза были такими же ясными, а губы – такими же полными и розовыми. Ее волосы, светлые от природы, она по каким-то причинам красила в черный цвет, как и брови, а иногда и ресницы. Ее кожа все еще оставалась розовой и чистой, и ей не требовалось много косметики. Она тщательно следила за своим внешним видом и не надевала платье больше одного раза; после ее смерти в шкафах и гардеробах было найдено около пятнадцати тысяч платьев. На официальных торжествах она украшала себя драгоценностями. Когда она появлялась с бриллиантами и жемчугом в волосах, с шеей и грудью, украшенными сапфирами, изумрудами и рубинами, то производила грандиозное впечатление. И она собиралась всегда оставаться такой.

Тем не менее Елизавета никогда не сдерживала свой аппетит. Она ела и пила, сколько ее душе было угодно. И часто не ложилась спать всю ночь. В результате – хотя никто не осмеливался ей об этом сказать – это привело к тому, что ее знаменитая красота стала увядать. Сама Елизавета прекрасно все понимала, но продолжала жить по своим правилам. Ее ежедневный распорядок состоял из соблюдения традиционных формальностей и имперского экспромта. Она соблюдала и ужесточала и без того строгий дворцовый этикет, когда это ей было выгодно; но чаще, как и ее отец, игнорировала рутину и вела себя, повинуясь минутному импульсу. Вместо регулярных обедов днем и ужина в шесть часов, она вставала и начинала день, когда ей этого хотелось. Часто Елизавета оттягивала время обеда до шести часов вечера, а ужинала в два или три пополуночи и ложилась в постель на рассвете. Пока императрица не располнела окончательно, она любила ездить верхом и охотиться по утрам, а днем каталась в карете. Несколько раз в неделю по вечерам давался бал или опера, после чего проводился пышный ужин и устраивались фейерверки. По этому случаю Елизавета постоянно переодевала платья и меняла сложные прически. На придворных обедах подавали по пятьдесят или шестьдесят различных блюд, но иногда – к отчаянию повара-француза, – императрица заказывала русскую крестьянскую еду – щи, блины, солонину и лук.

Чтобы поддерживать свое блистательное превосходство при дворе, Елизавета должна была сохранять уверенность, что ни одна из женщин не сможет затмить ее. Иногда она шла просто на драконовские меры. Зимой 1747 года императрица издала указ, согласно которому все фрейлины должны были обрить себе головы и носить черные парики до тех пор, пока их волосы не отрастут. Женщины плакали, но подчинились. Екатерина думала, что скоро наступит и ее очередь, но на удивление эта участь ее миновала. Елизавета объяснила это тем, что ее собственные волосы только отросли после болезни. Вскоре стало известно об истинной причине всеобщего пострижения. После одного торжественного мероприятия Елизавета и ее горничные не смогли вычесать тяжелую пудру из ее волос, которые стали серыми, липкими и свалялись. Единственным спасением оказалось обрить голову. А поскольку Елизавета не хотела быть единственной лысой женщиной при дворе, косы других дам были нещадно сострижены.

Зимой 1747 года на день святого Александра Елизавета остановила на Екатерине свой завистливый взгляд. Великая княжна появилась при дворе в белом платье, расшитом испанским кружевом. Когда Екатерина вернулась к себе в комнату, фрейлина сказала ей, что императрица приказала снять это платье. Екатерина извинилась и переоделась в другое платье – тоже белое, но с серебряным шитьем и огненно-красным жакетом с манжетами. Екатерина так прокомментировала это событие:

«Что касалось моего предыдущего платья, то, возможно, императрица нашла его более ярким, чем ее собственное, и по этой причине приказала мне снять его. Моя дорогая тетушка была склонна к подобной мелкой зависти не только по отношению ко мне, но и к остальным дамам. Особо тщательно она следила за теми, кто был моложе ее, именно они постоянно терпели на себе ее гнев. Иногда в своей зависти она заходила слишком далеко. Однажды она подозвала к себе Анну Нарышкину, свояченицу Льва Нарышкина, которая благодаря своей красоте, великолепному сложению, отличному выезду и изысканным нарядам стала вызывать неприязнь у императрицы. В присутствии всего двора императрица взяла ножницы и срезала красивые ленты с шеи