В казарму мы пришли ночью. Дежурный сказал мне, чтобы я зашел к Шкоричу. В штабе только в его кабинете горел свет. Я рассказал полковнику, как было. Он в ответ на ту же тему рассказал мне историю об одном капитане, который провоевал три года на разных фронтах и не был ни разу ранен. Приехал в отпуск домой за десятки километров от фронта, стал чинить крышу и был убит случайным артиллерийским снарядом, прилетевшим неизвестно откуда.

— Вот так распоряжается судьба, — сказал Шкорич и предложил мне кружку вина. Я не отказался.

Казарму разбудили среди ночи. В коридоре офицерского нашего этажа топали множество ног, стучали в двери и что-то кричали. Я вскочил, влез в брюки, сунул в кобуру пистолет, сдернул с крючка автомат и выскочил в коридор. Оказалось, что нет, на нас не напали. В госпиталь привезли множество тяжелораненых, срочно нужна была кровь. Мы отправились в госпиталь: все наши полковники, несколько майоров, младшие офицеры и я.

Из госпиталя быстро выходили с закатанными рукавами один за одним солдаты. Их подняли первыми. Часть из них тут же погрузились в грузовики с тентами и уехали прямо в бой. Бой шел за высоту Рожевлева Глава в двадцати километрах от Бышковца.

Офицеры исчезали один за одним в двери, где была криво приколота белая записка с надписью «КРОВЬ». Над запиской висел колыхающийся фонарь. Дул сильный боковой ветер, и записку загибало при сильных порывах. Мы разговаривали со Шкоричем. Обычно, когда мы видели друг друга, мы всегда вступали в разговор на смеси русского, сербского и английского языков. Он был интересный собеседник, тонкий и интеллигентный, если бы взамен смеси языков мы бы общались на одном, полноценном, думаю, я уехал бы из Книнской Краiны интеллектуально богаче. Шкорич настоял на том, чтобы сдать кровь впереди меня. Он подозревал меня в намерении отправиться в бой вместе с очередным отрядом и хотел контролировать меня. Когда он вышел, зашел я. Сел на стул. Большая некрасивая тетка средних лет в белом халате надела мне на приготовленную левую руку резиновый жгут. Воткнула иглу в вену, и кровь пошла из меня в дело. У меня редкая группа крови, во Франции ее обозначают АВ+ и берут охотно. Как-то уже в России я услышал по радио, что у самого Иисуса Христа на Туринской плащанице оказалась моя группа крови: арамейская или средиземноморская. Говорят, такая кровь распространена у жителей Палестины. Как такая кровь попала в мои вены, не имею ни малейшего понятия. Кровь моя собралась в банке, и некрасивая тетка сняла с моей руки жгут и перебинтовала мне сгиб руки. Мою кровь куда-то тотчас унесли. Я вышел.

У двери меня ждал Шкорич.

— Поедем на командный пункт боя, — сообщил он мне.

— Этого, за Рожевлеву Главу?

— Этого. Готовы?

— А мои парни?

— Уже в машине.

Шкорич, видимо, должен был ехать туда в любом случае, и решил привязать себя ко мне или меня к себе. Он никогда не забывал о том, что отвечает за мою безопасность, и своей опекой, казавшейся мне тогда назойливой, может быть, спас мне жизнь пару раз или более.

Мы вышли. Прямо у двери госпиталя нас ждал не обычный военный автомобиль Шкорича, похожий на российский военный «газон», а может быть, и бывший им, но бело-голубой автомобиль ООН. За рулем сидел черный как ночь нигериец, рядом с ним капитан нигерийской армии.

— Полезайте, — сказал Шкорич.

Я влез. Внутри уже сидели Славко и Йокич. Полковник присоединился к нам. Уселся на откидной стул. Нигерийский шофер рывком быстро тронулся с места. Было видно, как в темноте от нас метнулись прочь группы солдат.

— Хэ-гэ-гэ-гэ! — заржал нигериец.

— Мой автомобиль я отдал командующему, — пояснил Шкорич. — ООНовцы все равно направляются туда же.

В пути мы втянулись с полковником в оживленную беседу о бронежилетах и касках. Сам полковник был в каске, но без бронежилета. Бронежилет тогда, в 1993-м, был редкостью и стоил денег. Простой солдат-доброволец не мог иметь бронежилет, хотя бронежилет можно было купить у нигерийцев, не покидая территории казармы. Я уже упоминал или нет, что нигерийский контингент занимал один из корпусов? Полковник Шкорич был всецело за употребление и бронежилетов, и касок. Они снижают процент убитых и тяжелораненых. Я же, основываясь на своем опыте сразу нескольких войн в «горячих точках» Европы, утверждал, что бронежилет и каска, да, неплохое препятствие на пути пули, выпущенной снайпером. Однако сверхподавляющее число потерь в современных крестьянских войнах приносят мины, а не пули. И мины, спрятанные, прикопанные в минных полях и при минировании объектов, а более всего — мины, направленные из минометов, те самые, которые разрываются на земле, практически не оставляя воронки, и разбрасывают вокруг на высоте около одного метра куски горячего железа, поражая и отрывая ноги и вспарывая животы и туловища. Мины ударяют по низу солдатского тела, тогда как бронежилет и каска защищают голову и грудь. Я привел Шкоричу статистику из Приднестровской республики. На каждых сто убитых и раненых только четверо бывают поражены пулями.

Полковник признал мою правоту. И даже более того, проиллюстрировал ее примером:

— Вы видели в моем кабинете портрет полковника Марковича? Он был начальником гарнизона Бышковца. Был страстным поборником ношения бронежилета и каски. По иронии судьбы его лишила жизни пуля снайпера, который стрелял по нему снизу. Пуля вошла под бронежилет, поразила пах, прошла через живот и вышла через шею, разорвав сонную артерию.

Все мы в машине издали сочувственные звуки: «Да», «Хм», «Надо же!» и прочее. Нигерийцы же, прислушивавшиеся к беседе, почему-то заулыбались. Сербы посмотрели на них неодобрительно. Я посмотрел на них нормально. Пожив в Америке, я понял, что черные выражают улыбками и смехом и страх, и ужас.

По мере приближения к месту боя горы сотрясались все сильнее. Отражаясь под причудливыми углами от плоскостей гор, звуки боя создавали поразительное многоголосие. В результате временами создавалось впечатление, что мы то находимся в десятках метров от разрывов снарядов, то будто бы битва идет далеко-далеко, чуть ли не в соседней Черногории. Лица сербов подтянулись, и лишь нигерийцы продолжали фыркать и смеяться. Это так выходил из них страх.

В боевой зоне документов не спрашивают. Нас даже не выбегали поприветствовать, автомобиль ООН был привычное зрелище в горах Далмации. Один раз из автомобиля вышел сам Шкорич и, назвав пароль, спросил дорогу в штаб. И получил нужные сведения. По вихлястой скорее тропинке, нежели дороге мы прокарабкались вверх и оказались в узкой ложбине, где прилепились несколько домов. На один из них уверенно указал Шкорич. Автомобиль въехал под группу негустых еще деревьев и остановился там. Рядом оказались с полдесятка военных автомобилей.

Мы выскочили и пошли за полковником. Штаб представлял собой обширный крестьянский дом с примыкающими к нему строениями. У входа на территорию топтались часовые, в глубине двора были видны под навесом запасы круглых сосновых дров. У двери в штаб также стоял часовой. Солдаты и офицеры входили и выходили. Во дворе умывался из ведра здоровый парень с расстегнутым воротом. Канонада каким-то образом слышна была здесь тише, по-видимому, от самого места боя мы были отделены естественным прикрытием горы.