А как посчитали, у какого атамана сколько убитых, тут от Шадры казаки к другим атаманам подаваться стали, потому — положил он без толку половину.

Иные говорили, что Шадра герой, а другие — дурак.

— Убогий он! — сказал тогда Кумылга. — На лице его язвы оттого, что у него гнилое сердце! Он злой. А злой — всегда дурак! — И плюнул в пыль.

Но Ермак с Шадрой погулеванил! Поплясал у веселых костров в хороводах с астраханками, которых понавели со всей степи и поселили в городе. Веселый получился город: совместно жили в нем и казаки, и русские из Москвы и других городов, но в большинстве были татары да казаровцы, что сохранились по плавням со времен Итиля — столицы хазарской. Много черноглазых астраханок тогда на Ермака из-под чадры поглядывало, многие утиралками-платочками сердечные знаки ему показывали. А он краснел да Настеньку свою вспоминал, потому что не было и нет для него краше и желанней ее.

А Шадра к девкам лип, да они его пугались и не любили. Ходили потом слухи, что он какую-то дуриком пытался взять и его пожилые казаки выпороли...

— Вот и хорошо, что ты от греха уехал! — скрипел Кумылга, когда из веселой Астрахани, трусцой, отъезжали они в родные степи. — А то и тебя бы к его славушке приплели! А ты — роду хорошего. На тебе изъяна быть не должно. Береги платье снову, а честь смолоду...

Проснулся Ермак засветло, когда с берега услышал крики. У высокой меловой горы под двумя всадниками плясали кони.

Ермак велел причаливать. И запыхавшийся нарочный, въезжая с конем по грудь в воду, сказал:

— Ермак! Мы — кумылженцы, у нас Шадра стада отогнал.

— Где Кумылга?

— Помирает. Шадра у Кумылги молодых казаков сманил. Они к нему перебежали. Кумылгу бросили, а стада отогнали Шадре. Старик с горя помирает. Ему ведь, почитай, девяносто лет. Мы его к Букану перетащили. У Букана тоже Шадра отары угнал...

— Так! — Ермак поднялся на струге. — Началось! Поворачивай на леву руку! По Хопру наверх пойдем до Букановского юрта! Навались!

До кочевья Букана поднялись быстро. Там в землянке, вырытой в правом берегу Хопра, помирал старый Кумылга. Немногочисленные родственники его сидели у входа, горестно накрыв головы чепанами.

Ермаку навстречу вышел Букан. Они обнялись.

— Худо дело! — сказал Букан. — Шадра смуту навел. Казаков смутил — все казачье царство им сулит.

— А кто в том царстве царствовать станет?!

— Ясно кто — Шадра! Мы-де люди особенные, наше-де Поле Старое — вековой присуд. Складно баит.

— Сладко слушать, да горько кушать! Половецкую волю, вишь, вспомнил, а сам-то разве Сары? Он кто? Азман? Чига? Куман? Что он об нас озаботился! Ему, вишь, Русь не надобна! А где он был, когда все Старое поле на Русь подалось? Истинно Господь говорил: горе тем, кто соблазняет малых сих! Ну-ко казаков сбаламутил, они свою станицу, родову свою, на посулы его променяли, атамана бросили...

Ермак торопливо сошел в землянку. Тут на теплой лежанке-камне, хитро придуманном дымоходе, что шел от печи, лежал старый Кумылга. Без чепана, без архалука, в одной посконной рубахе и сподниках, он был не больше двенадцатилетнего мальчонки.

— Не убивайте его, — произнес он по-кыпчакски. — Не лейте казачью кровь на мать-землю. Пусть не будет братоубийства.

— Шадра не казак! — сказал Ермак.

— Казак! — не согласился Кумылга. — Казак.

— Он не нашей крови, он пришлый! — сказал Букан.

— Что же вы не изгнали его раньше? Или когда он сражался рядом с вами, он был казаком, а теперь перестал...

— Да не больно он и сражался!

— Что же вы смотрели и не изгоняли его?.. Теперь

поздно. Если вы затеете смуту и распрю, то в ее огне

сгорят последние сыны степи и наша кровь падет на землю.

И народ исчезает. Скоро останется только наше имя. Но наши внуки останутся здесь, пусть в них будет хоть одна капелька нашей крови. Она скажется. Она прорастет. Если же вы начнете бойню, то прежде всего истребите друг друга. Тогда придут другие народы и заселят эти места. Как мы когда-то пришли и заселили пустующие земли, где до нас жили, может быть, сотни народов, не оставившие даже имен. У рек, у гор имена остались, а людей, бывших до нас, нет! Ничего от них не осталось. Где Великая Скуфь, где Алания, где Хазария? Где Кумания? Где Русь? То государство, что носит это имя, совсем другое.

Старик попросил пить. Ему подали в чашке, но губы уже не слушались.

— Я ухожу... — прошептал он. — Держитесь друг за друга. Не осуждайте тех, кто предался соблазну, — они опомнятся. Не убивайте Шадру — он несчастный..

Старик вдруг приподнялся на локтях и сказал, глядя поверх голов Ермака и Букана:

— Кто ты? Как имя твое? Тенгри? Христос? Я иду...

У землянки заголосили женщины. Ермак и Букан закрыли старому Кумылге глаза, стянули гашником руки на груди. Поцеловали холодеющий сухой лоб и, вышедши из землянки, цыкнули на баб:

— Идите голосить в другое место! Ишь, завыли!

От стругов поспешил писменный ярыжка с псалтырем под мышкой. Вскоре его мерный тенорок зазвучал над умершим.

— Ну, что делать будем? — спросил Ермак.

— Я тебе не говорил! — ответил Букан. — Шадра и у тебя отары да табуны отогнал.

— Так! — сказал, стукнув себя по колену кулаком, атаман. — Так. Стало быть, одно к одному. И куда же он их повел?

— Известно, на Низ. Как раз с неделю назад мои вернулись, так что ты их уже не нагонишь.

— А как он пойдет? — спросил Ермак.

— Я думаю, кумылженские отары он уже на тот берег переправил и погонит вдоль Чира и сам по реке спустится. У него на Чиру струги есть. При впадении Чира в Дон переправит стада да отары на левый берег и ногаям продаст. С тем чтобы на Низу с деньгами быть. На эти деньги всякой голутвы на Круг наведет и за себя уговорит кричать. Не нагоним мы стада... Не нагоним...

— Ясно, не нагоним. Как нагонять-то — коней нет! А мы и нагонять не станем. Главное ведь что? Главное, его на Круг не пропустить! А то он весь Дон взбаламутит и ногаев наведет!

— Может.

— Собирай казаков. Всех хоперцев, бузулукцев, с Медведицы всех! И выметай всю нечисть, что осталась, на Низы, а сам иди вдоль Чира к Дону. А я сплавлюсь вниз по Дону — быстрее будет — и перейму его либо у Чира, либо где... Давай, жги эти Гребни.

— Да нет никаких Гребней! — сказал Букан.

Он городка не ставит, а мотается по степи. Зимой в горы откочевывает, в кумыки, а летом акромя шатров ничего не имеет.

— Сколь у него людей?

— Да с полтыщи будет.

— Ого! Ну, спускайся по Чиру и жди меня там.

Гребли днем и ночью! Было не до воспоминаний, даже когда пронеслись, не заходя, мимо Качалинского юрта, на изгибе Дона у поворота на юго-запад. Проскочили впадение Чира в Дон. Ермак собрал атаманов на совет: