Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тварь больше не скулила, не царапалась, но и не ушла. Аполлон Бенедиктович слышал ее тяжелое дыхание и тихое, на грани слышимости, повизгивание, и запах. Псиной воняло так, что глаза слезились.
— Ну и чего ты сюда пришел? — Палевич решил обращаться к зверю, как к мужчине, оборотень, как-никак. Первый страх исчез, оставив после себя усталость и раздражение. Вместо того, чтобы спокойно отдыхать в теплой мягкой постели после тяжелого дня, он вынужден, сидя на холодном полу, беседовать с собакой, а в том, что за дверью именно собака, Аполлон Бенедиктович уже не сомневался.
— Как тебя зовут?
Тварь зевнула, настолько явно и заразительно, что Палевич, не удержавшись, тоже зевнул. Утомленное тело требовало отдыха.
— Ты же не станешь сюда лезть? Правда? Лежи себе за дверью, а я тут посижу, с тобой, чтобы тебе скучно не было.
Зверь заворочался, но бросаться на голос не стал.
— Ты вот скажи, кто тебя сюда привел, а? Молчишь? Ну, молчи, пастью-то говорить несподручно. Хотя, думаю, умей ты разговаривать, побеседовали бы мы неплохо…
Собака вздохнула, Аполлон Бенедиктович тоже вздохнул. Глупо это как-то, не солидно, следовало бы лечь в кровать и заснуть спокойно, дверь-то крепкая, выдержит, а, в случае чего — к примеру, ежели тварь все-таки станет внутрь лезть — Палевич проснется, но страшно же. Чудится, что, пока ты беседуешь с этою тварью, все будет спокойно, а, стоит замолчать иль отойти, и тварь забеспокоится, снова царапаться начнет, скулить, рычать или еще чего похуже. Какой уж тут сон.
— Ведь ты ж не сам явился, правда? В дверь-то постучали сначала, да? Не дождались, правда, пока открою, что странно. В высшей степени странно. Чего уж проще — я открываю, а ты на меня прыгаешь, и конец следствию. Ты не молчи, не молчи, подай голос.
За дверью было тихо. Ушел зверь или затаился?
— Эй! — Аполлон Бенедиктович постучал по дереву. — Отзовись.
Собака на стук не среагировала. Неужто и вправду ушла? Открыть, что ли, проверить? А, если нет? Сталкиваться нос к носу с собакой Аполлону Бенедиктовичу не хотелось, он с детства собак боялся.
— Заснул, что ли?
— Аполлон Бенедиктович?
От неожиданности Палевич едва не нажал на спусковой крючок. А в следующее мгновение сообразил, что это не собака заговорила вдруг человеческим голосом, а пани Камушевская за дверью стоит.
— Аполлон Бенедиктович, с вами все в порядке?
— Пани Наталия?
— Я. — Это простое, спокойное "я" окончательно убедило Палевича, что он не бредит. Или все же бредит, и никакого зверя не было, а все приснилось? С трудом поднявшись с пола — спина внезапно разболелась, видать, с неудобной позы и сквозняков — Аполлон Бенедиктович открыл дверь. А уж потом понял, что делать этого не следовало. Не потому, что за дверью его ждал мифический оборотень, говоривший голосом Натальи Камушевской, а оттого, что вид у Палевича был весьма и весьма конфузный. В мятой пижаме, которая ко всему оказалась чересчур велика и оттого сбилась вокруг тела немыслимыми складками, взлохмаченный, с дикими глазами и револьвером в руке. Увидев оружие, пани Наталия испуганно ойкнула, и Аполлон Бенедиктович смущенно спрятал руку с проклятым револьвером за спину.
— Прошу прощения.
— Что случилось? — Свеча в руке Натальи казалась нестерпимо яркой, точно маленькое коптящее солнце, взобравшееся на вершину восковой горы. Но у солнца не доставало сил отогнать сумрак, оттого вместо света получалась тьма. Палевич не мог смотреть на свечу и не видел ничего за спиной хозяйки дома. Зато видел страх на ее лице, он бежал по щекам вместе со слезами и высыхал солеными дорожками впечатываясь в кожу. Аполлону Бенедиктовичу вдруг захотелось прикоснуться пальцем к дорожке и стереть ее, чтобы проклятый страх больше никогда не касался этого лица. Желание было таким острым, что Палевич отвернулся.
— Что случилось? — Повторила вопрос Наталья. — Мне не спалось, знаете ли. Я пыталась заснуть, но не могла, все думала, как там Николя и хотела… Хотела пройтись. Иногда помогает от бессонницы, если просто погулять.
— Помогает. — Разговаривать, не видя ее лица, было проще.
— Что?
— Говорю, если погулять, то иногда помогает. А лучше молоко с медом, первое средство от бессонницы.
— Да, конечно. — Она смутилась, это чувствовалось по голосу и по тому, как чернильными каплями брызнули в стороны тени — свеча-солнце на какую-то минуту вспыхнуло и засияло почти так же ярко, как солнце настоящее.
— Я случайно мимо проходила, и слышу: вы говорите с кем-то, а никого нету.
— Значит, никого не было? — Палевич обернулся и с сомнением поглядел на позднюю гостью. Вернее, хозяйку, гостем в этом доме был он, о чем не стоило забывать.
— Никого. — Просто ответила пани Наталия. — Совсем никого.
И, перейдя на шепот, добавила.
— Здесь по ночам никого не бывает.
— Отчего?
— Слуги в пристройке ночуют, так Олег положил, ему не нравилось, что ночью кто-то мог по дому ходить.
— Значит, и теперь никого нет?
— Только я и вы. Мне страшно. Я всегда боялась одиночества. — Она поплотнее закуталась в ту же белую шаль, которая грела ее сегодня вечером. — И когда Олег с Николаем уезжали… Олег смеялся над моими страхами, он-то никого и ничего не боялся, он вообще был… Особенным. А с кем вы разговаривали?
— С собакой.
— В доме нет собак. — В голосе пани Натальи мелькнуло удивление.
— Разрешите? Свет на минутку.
Она молча протянула кованый подсвечник. Тяжелый, неужто в доме не нашлось ничего более легкого и уместного для ночных прогулок? Впрочем, сам подсвечник Палевича интересовал постольку поскольку, ему нужно было убедиться, что ночной гость или гостья — не наваждение. Поднеся свечу к той стороне двери, которая выходила в коридор, Аполлон Бенедиктович с немалым облегчением увидел на дереве не слишком глубокие, но широкие и длинные царапины.
— А это, по-вашему, что?
Пани Наталья, увидев явные следы присутствия в доме зверя, не стала кричать или плакать или требовать охрану и немедля, нет, она с тихим стоном осела на пол.
Доминика
Я ждала, с самого утра ждала, а Лара все не звонила. Почему? Может быть оттого, что на улице день, а я читала, будто призраки появляются исключительно по ночам. Но звонила же она
