Вместо пастушки на комоде поселилась гнутая блестящая штуковина, похожая на завязанный узлом карандаш-переросток. Штуковина стильная и современная, под стать Ларе, для меня она стала своеобразным символом начала новой эпохи. Жить вдвоем было весело и утомительно. Гости, внезапно нагрянувшие в два часа ночи, музыка и танцы до рассвета, пустые бутылки и гора грязной посуды поутру, гулкая голова и красные от недосыпания глаза… Всего и не упомнишь. На Лариных друзей можно было сердится, Лариных друзей можно было ненавидеть, Лариных друзей можно было гнать вон, хотя на мои крики они не обращали никакого внимания, саму же Лару я могла лишь обожать. И обожала, пока однажды злой человек не украл ее.

Злой человек сидел рядом, и уже не казался мне таким уж злым. Несмотря на все усилия, ненависть к Салаватову угасала, подобно костру под дождем.

— А я тетку вашу не помню совсем. — Признался Тимур.

— Тебя тогда не было.

— Был.

— Нет.

— Да, но ты не знала. Мы с Ларой долго встречались, но в дом она не приглашала. Стеснялась, что ли?

Глупость невероятная, Лара никого никогда не стеснялась, если человек ей не нравился, она просто прекращала с ним всякое общение. Рецепт простой, правда у меня никогда не получалось следовать ему.

— Она и сюда приходить отказывалась. — Пожаловался Тимур. — И никогда не говорила, что любит…

А вот это правда, Лара предпочитала словам дела. Я-то знаю, что меня сестра любила, но она ни разу, ни единым словом не обмолвилась об этом. Мы сидели долго, часы тикали, за окном плескалась темнота, а на кухне тепло и уютно. Разговор перепрыгивал с темы на тему, но всякий раз возвращался к точке отсчета.

Кто играет в Лару?

— Значит, конечная цель твоего пребывания здесь тебе не известна? — В десятый, наверное, раз спрашивает Тимур. Ух, как он сформулировал — "конечная цель пребывания", веет жутким официозом и бюрократией, точно здесь не квартира, а пограничный пост, где обязательно нужно рассказать — зачем въезжаете, на какой срок и с какой целью. Любопытно, а "зачем" и "с какой целью" — это одно и то же или разное?

У Тимура серые глаза, вернее серо-голубые, словно шерсть породистой русской голубой, а ресницы черные, длинные и совершенно немужские. Ну вот еще не хватало любоваться его глазами и его ресницами, подобной глупости я не совершала со школьных времен, с того самого Игоря, в родинку которого я влюбилась. Следует собрать себя в кучу и ответить.

— Не известно.

— Она позвонит еще?

— Обещала.

— Хорошо. — Салаватов потер ладонью щеку. — Нужно будет определитель купить.

— Зачем?

— Чтобы определить, откуда звонок. Ники, ты что, совсем думать разучилась?

— А ты надеешься, что твой определитель поможет с… — Я подняла глаза к потолку, Бога там не наблюдалось, рая, космоса и иже с ними тоже, зато имелась круглая оранжевая люстра, похожая на приклеенный к потолку апельсин, и паутина в углу, прямо над Тимуровой башкой.

— Я надеюсь, что с помощью определителя мы отловим шутника, после чего мирно разбежимся по своим углам, никто никому ничего не будет должен, идет?

— Идет.

Если все пойдет по плану, то скоро я снова останусь одна, снова буду учиться жить, в прошлый раз помогла ненависть, а в этот как быть?

И была ночь, беспокойная, наполненная кошмарами, бесконечно длинная. А за ней день. Тоже длинный и нудный, но и он в конечном итоге скатился к вечеру. Когда стемнело, я поняла, что день прошел. Просто взял и прошел. На Аляске северное сияние, в Куала-Лумпуре потоп, на Тасманских островах нашествие саранчи, у меня же просто день, обыкновенный, без сияния, потопа и саранчи. Стрелки упрямо наматывают круги по циферблату, и мозг вяло реагирует, отмечая, что прошло на час больше.

Двенадцать. Полдень. Жарко и хочется спать. Но солнечный свет проникает сквозь сомкнутые веки и отзывается головной болью.

Час. Обедать? Есть не хочу. Ничего не хочу.

Три часа. Держу в руках пакет. Открыть? Нет, не стану, пусть я трусиха, но вдруг внутри окажется что-то такое… такое… что полностью разрушит теорию Салаватова?

Четыре. Прячу пакет глубже в шкаф.

Пять. Готовлю ужин. Спать. Тело очень хочет спать, а разум отказывается.

Семь. За окном светно, а в душе темнота.

Полдевятого. Салаватов пришел. Теперь будет легче. Намного легче. Вдвоем ждать не страшно.

Год 1905. Продолжение

— Что теперь будет? — Наталья куталась в шаль, не то от холода, не то от страха и неуверенности, и Аполлону Бенедиктовичу хотелось подойти и погладить ее по голове, успокоить, сказать, что все — чья-то шутка и на самом деле Магдалена жива, а Николай уехал в Погорье. И Олег тоже жив, вот-вот вернется, нужно лишь подождать и поверить. Она бы поверила, по глазам видно: ей очень хочется во что-нибудь поверить, но ведь это же неправда. Олег и Магдалена мертвы, Николай арестован — убийство это вам не драка с поселковым доктором — и Наталья осталась одна в гулком, пустом доме, который как-то сразу стал неуютным и враждебным. Палевич спиной ощущал холодное презрение старых стен. Он здесь остался по просьбе Натальи Камушевская. Ей было страшно и одиноко, наверное, прежде ей не приходилось испытывать подобного одиночества и подобной же растерянности.

— Что теперь будет?

— Суд.

— Вы тоже думаете, что Николя виноват? — Ее пальцы нервно отщипывали от шали маленькие кусочки пуха, скатывали из него шарики и отбрасывали их в сторону. И снова отщипывали — скатывали — отбрасывали.

— А вы?

— Николя любил Магду, а она над ним смеялась. Вечно выставляла этаким мальчишкой, который сам не знает, чего хочет, он же не видел ничего, кроме ее красоты. Вам ведь она тоже понравилась? Она всем нравилась. И Олегу тоже. Олег был влюблен в нее, хотя обручился с Элизой.

— Почему?

Наталья подняла больные глаза и лишь пожала плечами. Не знает? Странно, в подобном месте все обо всех знают, а уж что касается свадьбы родного брата…

— Отец хотел породниться… И на Элизе настаивал, а Магдалена, она же старая уже.

— Разве? — Палевич не заметил. Хотя, подобная красота не имеет возраста.

— Ей двадцать пять! А… А она даже замужем ни разу не была! Она — распутная, жадная и хитрая! Она… — Наталья прикусила губу. — Вы не слушайте меня, ладно? Я сейчас немного не в себе, говорю разные глупости. Это из-за нервов, понимаете?

— Понимаю.

Палевич очень хорошо понял: пани Наталья к убитой дружеских чувств не испытывала. Но отчего? Ревность к брату? К братьям, которые