— Не знаю…

— Зато я расхорошо знаю, родинка… Одной дорогой ужгли б мы тогда на край света! — вывалил он с горькой страстью и подивился себе: «Я ли молочу? Наконец-то рассмелел карасик…»

Она согласно, кротко мотнула головой, будто стряхнула тяжёлые, смутные мысли, отнёсшие её куда-то далеко отсюда. Прикипела к Сергею тревожным долгим взглядом.

— К-край света?.. Где он? Мой край Манино… Там мама родилась, до замужья жила… Ну, Скрыпниково ещё…

— А другому откуда взяться? Ты ж дальше этих деревнюшек не забегала.

— Не забегала, — торопливо подтвердила Поля. — И мы б в самом деле поехали? Яа-ак?

— Это просто. — Голос у него дрогнул. — Я бы, как писали в старых книжках, подал бы тебе карету…

Широким жестом показал на дрожки со здоровым жеребцом.

Поля подхватила Митю, спал калачиком на платке, неуверенно похромала через заднюю калитку к дрожкам. Любопытство подстегивало её, и она уже боялась, что он скажет, что все это игра. Но он благодарно молчал. Она набавила сбивчивого шагу.

— Посадил бы тебя… — Сергей помог ей подняться. — Сел бы с тобой рядышком… — Он сел рядом. — Вот так… Вот так бы шмальнул своего конёнка… — Сильный удар. Коня, которого никогда не били, кнут поднял на дыбки. Как бы падая с той выси, конь набрал злую скорость, с места рванул молнией.

По глянцевито накатанному просёлку дрожки несли бешено, ныряли на редких пологих неровностях. Проснулся Митя, недоуменно уставился на мать. Казалось, он спрашивал: «Что же это вытворяется на белом свете? Куда это Вы, мамынька? С кем?»

Впервые не выдержала Поля сыновьего взгляда. Больней прижала мальчика лицом к груди.

Взыгравший ветер заставил её посмотреть на себя. Только тут она увидела, что была босонога, простоволоса, в одном облинялом ситцевом платьишке с короткими рукавами. Под ветром платье так живописно выказывало сладкие радости молодого упругого тела, что Полю кольнула неловкость перед Сергеем.

«Я совсем ни в чём», — пожаловалась она ему одними глазами.

— Эта беда до первого магазина!.. Поспеем в Калач к вечернему поезду!

Он вытянул жеребца по боку. Тот взял ещё звероватей, ещё шутоломней, будто тысячу лошадиных сил вбили в копыта. Конь летел, откинув гриву, и она, длинная, мифическая, вытянутая на ровно стонущем вихре, казалось, окаменела чёрным гребнем. Весь экипаж разлился в одну стремительную полоску, мчащуюся Бог весть куда, и спроси об этом ездоков, они б наверняка удивились вопросу и не смогли бы ответить. Однако они спешили. Куда? К чему? Что они делали? Всего этого у них и в мыслях не было ещё несколько минут назад.

— В обрат! — Поля в ужасе ткнула раскрытой пятернёй в мелкий, жалкий кустарник, который огибал проселок и из-за которого навстречу гуськом вытягивались к обеду косцы. — Давай в обрат!

Как же раньше не заметил их Сергей? Поворачивать поздно, увидали. Да и не уйти уже. До них метров каких десять. Проскочить! Он с особой силой, свирепо хлестанул жеребца, и тот, всё ещё не привыкнув к жестоким ударам, дрогнул, наддал. Косарики со скошенными лицами метнулись с проселка врассып.

— Никишка! Твоя баба с малым на руках!

— О Господи!.. Господи!..

— А Господи чем жа не Бог?

— Куда лукавый её несёт?

— К-куда?!

— Не кудахтай, а то снесéшься!

— Чтой-то делать надо!

Дрожки уже пролетали последних косцов, как Никиша, шедший в хвосте, дикой кошкой кинулся к жеребцу на полном скаку. Мог он не рассчитать, мог обмахнуться, угодить под ноги. Ан нет. Каким-то хватким, мёртвым движением, каким-то магнитом — то ли то была случайность, то ли то была просто судьба ещё рано погибать, то ли то была распрекрасная сноровка, нажитая во многие годы общения с лошадьми, — поймал Никита, замыкавший вереницу, буланого под уздцы, обвил ногами верх передних конских ног. А дальше? С раскачки выкружить на оглоблю, оттуда, держась одной рукой за дугу, другой за гриву, выдернуться на самый верх? Сесть верхи и перехватить вожжи?

А не проще ли болтаться у жеребца на горячей груди и, помалу опускаясь, сжимать ему ноги своими? В конце концов сам не станет, так спутаю — свалится. Правда, на меня. И он на меня, и они на меня, и весь драндулетина.

Никита поплотней уцепился одной рукой за концы удил, другую перебросил на дугу. Судорожно прижался щекой к щеке коня. Фиолетово, устрашающе косил-горел над ним большой глаз.

«Родимушка… Ты не человек, ты всё понимаешь без слов. Не сироти меня, разуважь… Стань… Зачем ты её увозишь? Я без неё и дня не выживу…»

Когда Никита повис на узде, Поля в испуге уткнулась Сергею в плечо. Обмякнув, он выронил кнут и, обняв Полю, вжался губами в её губы. Она не отталкивала его, а только плакала и в полуобмороке подставляла поцелую губы.

«Коник, золотце, что за гидру ты к нам привёз? Я ж этого твоего водырька уработаю!.. Согну в дугу и концы на крест сведу. Я венчался с нею, а он целует… Это я из него соком выжму. За таковское мало всего выпотрошить да соломою чучело набить. Тебе не видно… Я вижу… Це… — целует… Перед смертью разбежался надышаться…»

Гася бег, конь заржал, изогнул шею, будто и впрямь хотел увидеть целующихся.

Напоследках дрожки остановились.

Сзади набегали косцы. Уже долетал вязкий стукоток босых ног по глянцу просёлка, слышались сопенье, выкрики:

— Во-от так гоп со смыком!

— Ну и молодайка! Вся в грехах, как в репьях!

— Да оно как и судить… В молодости и курица озорует.

— Ай да комсомолий-пособничек! Вчера приплясывал перед бабьей косой, а нонь саму всю бабу угрёб!

— Игде коммуняка лисой пройдёть, там куры три года не несутся!

— Зато мокрощёлки брюхатеют! С какой холеры кидаются они в разноску?[42]

— Выкрал ястреб курочку! Разогнался целовать до последнего пёрушка!

— Ничо-о… Зараз толкач муку покажа!..

— Он ишшо рылом покопает у нас хренок! О-осподи, благослови! Эв-ва-а!..

Тычок косовиной в затылок был изрядный. Сергей резко выпрямился, судорожно хватнул воздуха и посунулся с сиденья. Ткнувшись ничком в конский зад, вальнулся мешком вбок.

Поля явственно слышала, как голова глухо стукнулась о железо колёсного обруча. Вся она угнулась ниже к Мите, раскрылилась орлицей над ним. Ждала удара, защищая в последний миг сына.

— Петруха! — гаркнул Никита на медвежеватого молодого увальня. — Ты что, блиноцап, мозгой тряхнулся? Ты зачем его огрел?

Подрастерялся как-то Петруха.

— Да не грел я ишшо… Нужон он мне, как жопе зуб. Я тольке так… пристрельнул… Починишко положил… Он и рад, сразу с копыток. Хиловатый на расправушку…

— Тебя никто не просил… Он-то при чём? Сучёнка не