Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я тоже рад видеть вас, Петр Николаевич. — Я безуспешно попытался освободиться из хватки почтенного профессора. — И кого же вы… нашли?
— Наших древних богатырей! — Вольский отпустил меня и, даже не подумав снять хотя бы шляпу с плащом, помчался к лестнице. — Вы должны немедленно это увидеть, Владимир… Где мы можем разместиться⁈
Вопрос, похоже, был чисто риторический: старик настолько спешил поделиться со мной своими изысканиями, что вполне мог бы начать раскладывать содержимое папки на любой относительно ровной поверхности… за исключением разве что пола. Но ничего похожего на первом этаже он, видимо, не разглядел, поэтому с неожиданной для своего возраста прытью взлетел по ступенькам на второй.
Когда я подоспел следом, Вольский уже оккупировал диван в гостиной и, громыхнув папкой о низкий столик, развязал тесемки и жестом фокусника извлек наружу сразу с десяток газетных вырезок. А за ними сложенную вдвое бумагу с рукописным текстом и печатью — то ли рапорт, то ли письмо. А за ними…
— М-м-м… Петр Николаевич, — Я скосился на дверь, за которой остались дед Федор с сиятельным графом Милютиным. — Не хотелось бы вас торопить… Но нельзя ли как-нибудь покороче?
— Обещаю, я займу совсем немного вашего времени, Владимир!
Вольский закивал, стряхивая со шляпы тяжелые капли. Они летели куда попало, и изрядная часть угодила прямо на драгоценные документы. Вольский тут же заохал, попытался вытереть, но только размазал воду по листу. И только когда чернила чуть расплылись, наконец, опомнился и снял шляпу. А потом вскочил и принялся стаскивать насквозь промокший плащ, заливая все вокруг.
Разговарить ему это, впрочем, ничуть не мешало.
— Вы слышали что-нибудь о Трофиме Хромом из Коломны?.. Нет, конечно же, не слышали. Он жил слишком далеко от столицы, и газетчики при жизни обходили его своим вниманием. — Вольский сбросил плащ прямо на спинку дивана, уселся и принялся искать нужную среди пожелтевших от времени вырезок. — Где же… Вот она! Обратите внимание — восемьдесят пятый год!
На видавшем виды клочке бумаги красовался заголовок и чуть ниже — фотография. Настолько дурного качества, что не так и не успел ее только рассмотреть прежде, чем Вольский отобрал у меня свое сокровище и принялся зачитывать вслух.
А может, и вообще наизусть.
— … тринадцатого сентября в подмосковной Коломне скончался известный местный знахарь и целитель Трофим Медведников, которого соседи и другие жители города считали божьим человеком и даже святым. На его счету…
Вольский разогнался так, что я разобрал от силы половину слов. Однако и оставшихся хватило, чтобы понять, что речь идет то ли о юродивом, то ли вообще о шарлатане. Человеке, вероятно, не лишенном таланта. Но не того, которым могли похвастать Владеющие, а самой обычной способности обманывать доверчивых сограждан.
В общем, примерно через полминуты я утратил всякий интерес и к Трофиму Медведникову, и к самому Вольскому, но того это, конечно же, ничуть не беспокоился. Он дочитал до конца вырезку, потом вторую, а за ней почему-то перемахнул разом через двадцать лет и принялся искать какой-то архивный документ из начала этого века. Не забывая, впрочем, сдабривать исторические справки собственными комментариями.
— И на основании этого, друг мой, я берусь утверждать, что якобы умерший осенью одна тысяча восемьсот восемьдесят пятого года Трофим Медведников на самом деле… — Вольский поперхнулся и вдруг закашлялся, со скорбной миной хватаясь за горло. — Господь милосердный, моя глотка…
— Не стоит так надрываться, Петр Николаевич, — вздохнул я. — Принести вам воды?
— Я был бы вам очень признателен, друг мой… Или даже лучше чаю, если можно. — Вольский чихнул в кулак и вытер покрасневший нос. — Признаться, я изрядно продрог.
Видимо, потому, что спешил сюда со своей макулатурой, не разбирая дороги. Наверняка еще и прошелся по лужам, а под конец стоял под дождем без зонтика, тарабаня в дверь.
— Как пожелаете. — Я развернулся к лестнице. — Если мне не изменяет память, Федор Ильич как раз ставил самовар с полчаса назад.
— Прелестно, прелестно! — Вольский лихо сгреб со стола свои сокровища и засеменил следом. — А я тем временем успею рассказать вам, почему наш якобы покойный знахарь на самом деле не кто иной, как…
Я приготовился было выслушивать очередную тираду с полубезумными теориями, которые звучали, пожалуй, даже красочнее тех, что озвучивали по одному известному телеканалу в начале двадцать первого столетия. Но, видимо, ее величество судьба решила избавить меня от подобного удовольствия: выходя на лестницу, Вольский зацепился плечом об угол, ойкнул, и вся его коллекция бумаг и газетных вырезок разлетелась по ступенькам.
— Вот к чему порой ведет поспешность. — Я покачал головой. — Позвольте я помогу вам.
— Нет! — Вольский плюхнулся на колени и принялся сгребать упавшие листы. — Нет, друг мой, это моя ошибка — мне и исправлять. А вас я, пожалуй, попрошу велеть подать чаю… Богом клянусь, если я не выпью чего-нибудь горячего — к утру и вовсе не смогу разговаривать!
Я бы определенно нашел в подобном исходе немало положительных моментов, но сообщать об этом бедняге Вольскому, конечно же, не стал. Прислуга уже разошлась по домам, так что возиться с чашками мне предстояло самому: спуститься вниз, зажечь свет на кухне, убедиться, что самовар еще не остыл…
Поднос отыскался в одном ящике, а в соседнем я откопал посуду. Баранки на столе лежали еще с обеда, но как будто еще не превратились в сухари. Я водрузил их на блюдце, вернулся к самовару, взялся за краник и…
Не знаю, что сработало раньше. То ли истошно завопившая чуйка, то ли чужое заклятие, которое рвануло где-то рядом, выплевывая в эфир целое море энергии. Охранные чары все-таки чуть опоздали. И через мгновение «выстрелили» все разом, будто извиняясь за собственную нерасторопность.
Я еще толком не успел понять, что именно происходит, а тело уже действовало само: оставило кран, развернулось на каблуках ботинок и, зацепив рукавом поднос на столе,
