С помощью фильтров можно сделать что угодно. Превратить солнечный день в грозу, просто подобрав правильную насадку на линзу, и почувствовать себя богом. — Он потянул папку назад и снова открыл ее, перелистывая, чтобы найти чистую страницу. — Окей, — он начал что-то черкать шариковой ручкой, — извини, нужно кое-что записать. Еще пять минут, и мы пойдем отсюда, ладно?

Я пожала плечами.

— Сначала я запишу то, что ты рассказала. — Он писал некоторое время, а я допивала свой кофе. Я могла бы отнести чашку обратно к прилавку, но не стала. — Какая музыка нравилась твоим родителям? — спросил он наконец.

— Я ничего не знаю про вкусы моей мамы, — сказала я, потому что не интересовалась, да и Полл не сказала бы, если бы даже я принялась ее расспрашивать. — Отцу нравилась классика девяностых: Джем, Претендерс, Дебби Харри, Адам Ант. У меня есть все его пленки и долгоиграющие пластинки; некоторые из них действительно классные. Думаю, что одним из его любимых альбомов был «Dare» Хьюман Лиг, потому что у него самая обшарпанная обложка. Она истерта до дыр, и он отметил красными звездочками некоторые песни, больше всего ему нравилась «Love Action», он написал наверху: «Я верю в правду, хотя много лгу», а на корешке учебника по химии: «Слушай, я верю в любовь». Это классная песня. Ты ее знаешь?

— Нет. Но мне бы хотелось ее иметь. Дашь мне?

Может, он думает, что я дам ему оригинал?

— Не знаю.

— Дай мне список, и я скачаю все из Интернета. А ты знаешь, какие фильмы он любил?

— Понятия не имею. Полл обожает Рональда Колмена, Эрролла Флинна, Дэвида Нивена и всех актеров с маленькими усиками. Я сама люблю эти старые черно-белые фильмы, хотя непрестанно объяснять Полл ход действия — это труба.

Кэллум перестал писать.

— Послушай, — сказал он. — Не глядя мне в глаза, — я не думаю, что твой отец оставил какие-нибудь письма, но, может быть, есть что-нибудь, с вложенными фотографиями?

— Письма? Кому?

Он нагнулся и стал удлинять лямки на своем рюкзаке.

— Ну, не знаю, может быть, твоей маме. Или ее письма к нему. — Он откашлялся. — Понимаешь, я считаю, что в письмах проявляется истинная индивидуальность человека.

Я почувствовала, как сильно забилось мое сердце.

— Я что-то не пойму. Ты спрашиваешь меня о частных письмах, хочешь прочитать частные письма? Даже если бы они были, я бы не стала их тебе показывать. Я бы сама не стала читать их. Это ведь, скорее всего, любовные письма.

Из приличия он притворился смущенным.

— Извини, ты, конечно, права. Не знаю, о чем я думал.

Я тоже не знаю, подумала я.

— Я хочу курить, — сказал он, — пойдем.

* * *

Мы были в доме, очень похожем на дом Полл. Такие же окна, веранда, лестничный колодец, задняя кухня, но все имело какие-то отличия. Мебели почти не было. Сначала я подумала, что там делали ремонт, но все было старое, грязные ковры, пятна на стенах. Винс повел меня наверх, в спальню, и я подумала: ну и ну, но, оказывается, он только хотел показать мне походную кровать, на которой лежало одно из покрывал Полл. Он взял несколько книг и радиоприемник.

— Я подумал, может, ты захочешь что-нибудь почитать, пока я не отвез тебя домой.

Я только и делала, что спала.

Когда он приехал на следующий день, то очень долго стоял и смотрел на меня, а потом потащил наверх в ванную комнату. Он начал снимать с меня свитер, задрав руки вверх, как ребенку. Я помню, как мое сердце резко провалилось вниз, но я была не в состоянии сопротивляться.

— Можешь сама помыться? — сказал он.

Я не могла сказать ни слова. Он вернулся в комнату и принес принадлежности для мытья. Сначала он почистил мне зубы, потом намочил губку.

— Сними блузку, дорогая. Давай. — Я медленно расстегнула пуговицы. — Детка, милая, что ты сделала со своими руками?! — спросил он, увидев отметины.

Он мрачно покачал головой и вышел из комнаты. Я слышала его шаги вниз по ступенькам, потом хлопнула входная дверь, но я не пошевелилась.

— Ну, уж не знаю, — пробормотал он, возвращаясь.

Он намазал маленькие овальные ранки савлоном, потом залепил все пластырем.

— Теперь быстро заживет.

Он оставил меня одну, чтобы я помылась. Когда я вышла из ванной, его уже не было. На столе лежало несколько сандвичей и стояла фляжка с чаем. Он также оставил кое-что из моей чистой одежды. Однако щипчики для ногтей исчезли.

Глава двенадцатая

Полл бродила во дворе, испачканная плесенью с ограды. Но я не стала просвещать ее на этот счет. На ее блузке из полиэстера сзади внизу было огромное зеленое пятно. Сначала я увидела это из окна кухни, но ничего не сказала. Ее простыни часто бывают в пятнах. Ну и ладно. Ей крупно повезло, что я их вообще стираю. В тот день я уже была у нее на плохом счету, потому что уронила ей на ногу упаковку рыбных палочек. Я в спешке запихивала их в холодильник, и это была ее собственная вина, что она сновала туда-сюда в одних чулках. К сожалению, нельзя умереть от ушиба большого пальца ноги.

— Что ты там искала? — сказала я. — Ты ведь все равно не видишь этикетки.

— Я только хотела приложить к голове что-нибудь холодное, к тому месту, где ударилась, — огрызнулась она.

Я была виновата в том, что оставила открытым кухонный шкаф. Я отбирала сласти для предстоящего сеанса обжорства, потому что последовательность действий, совершаемых больным булимией, поддается прогнозированию. Представим булимию в виде математической модели:

Не так уж трудно приспособиться даже к напряженному темпу жизни. Я чувствовала, что полностью владею собой и, кроме того, мои зубы стали белее, чем когда-либо раньше. Как-то вечером Полл в панике позвала меня.

— Что это у Уинстона обмотано вокруг пасти?

Мы наблюдали, как собака изображает жертву бешенства, катаясь по ковру и брызжа слюной. Я нагнулась, заглядывая между его черными губами.

— О господи, это же моя зубная нить, — сказала я, схватив его голову, пока он бешено извивался, — держи его за задние лапы.

Полл схватила его железной хваткой, а я повернула мордой к себе. Хорошо, что у него добродушный нрав.

— Откуда он ее взял, не понимаю! — сказала я, вытаскивая последние сантиметры нити. — Смотри-ка, он тащил ее вниз по лестнице. Может, ему понравился мятный вкус?

— Он ест совершенно заплесневелый хлеб, который мы бросаем птицам, — проговорила Полл, — и коровьи