Татьяна всерьез так думает и точно так же, всерьез, пытается меня лечить. Тянучек с кофеиновой шипучкой теперь мне не видать как своих ушей, зато непроваренные хруммели скоро из ушей полезут. Поэтому за едой я думаю о парадоксальной роли ушей в нашей жизни.

Режим — постельный, посещения — запрещены, доступ в Канал — строго ограничен. Большую часть времени Татьяна проводит дома — обрабатывает собранные на Сапфо материалы. Из-за меня ей пришлось вернуться с Сапфо раньше своих коллег. Время от времени она отлучается к себе в Университет, а возвратившись, рассказывает мне какие правила постельного режима я нарушил в ее отсутствие. Однако, вечером, забравшись ко мне под одеяло, вкрадчиво так мурчит: «Ты сегодня значительно лучше выглядишь» или «Меня сегодня долго не было, ты не соскучился?» ну и все в таком же духе. И вот что любопытно, на утро я чувствую себя бодрее — постельный режим мне все-таки помогает.

Второе сентября следует отныне считать праздничным днем — Татьяна официально согласилась на смягчение режима. «Долой непроваренные хруммели!» — закричал я. «Будешь есть как миленький», — спокойно ответила Татьяна. По случаю неожиданного праздника было решено пригласить в гости Татьяниных друзей и коллег. Я бы пригласил еще и Берха, но тот сейчас далеко и вернется, видимо, не скоро. Сбор назначили на семь часов, но я уговорил Стаса прийти пораньше — пока Татьяна будет у себя на кафедре. Я уже несколько раз ему намекал, а не пора ли ему рассказать мне про Лефевра, но он то ссылался на занятость, то просто отшучивался. Потом мы решили, что удобнее все обсудить при личной встрече, а сегодняшняя вечеринка была как нельзя кстати.

— Где тебя так угораздило? — поинтересовался Стас первым делом. Татьяна давно уже всем пожаловалась, какой неожиданно опасной оказалась работа у простого сотрудника простого научно-популярного издания.

— Засмотрелся на звезды, — ответил я и повел его в комнату.

Стаса следовало именно «вести», и даже эта предосторожность не всегда спасала хрупкие и ценные экспонаты, расставленные Татьяной по всем углам. Двухметрового роста, Стас, еще и постоянно жестикулировал, когда говорил, а в таких тесных квартирках, как наша, подобное поведение строго противопоказано. Про те статьи, что я послал ему на экспертизу, он начал говорить еще в прихожей, да так эмоционально, что я мысленно распрощался с висевшей на стене древней окаменелостью. На этот раз, окаменелости повезло. Я вспомнил, что Стас тоже недавно покалечился.

— Как твоя нога? — спросил я.

— Отлично! — сказал Стас и стал демонстративно приседать на одной ноге. Я не помню, которая из двух была у него сломана, но непохоже, чтобы та, на которой он довольно бойко приседал. Грохнулась ваза, переделанная из черепа оркусодонта.

— Принес? — спросил я, подбирая отвалившиеся от вазы зубы.

— Как сказал, — заговорщитски шепча ответил Стас и выставил на стол две банки этиловой настойки. Мне уже давно хотелось слезть с диеты, а с нами двоими Татьяне не справиться. Мы выпили. Стас обозвал настойку гадостью, отхлебнул еще и сунул мне в руки какой-то текст.

— Прочитай, может тебе этого хватит.

Текст оказался не длинным:

«У меня есть мысль и я ее думаю» — заявляет Герой У. из одного известного комикса. Эта фраза не так проста, как могло бы показаться на первый взгляд. В самом деле, пусть нeкто, к примеру, все тот же Герой У. думает о неком Предмете Х. Герой У. — существо рефлексирующее, поэтому, хочет он того или нет, но объектом его размышлений становится не только Предмет Х., но и сама мысль о Предмете Х. Такие размышления, в свою очередь, также не остаются без внимания, и размышления порождают себе подобных. В результате, каждая следующая мысль думает о предыдущей и этой цепочке несть конца. Особенно это заметно у тех, кто немотивированно раздваивает свое сознание. У таких субъектов четные мысли отличаются большей иронией, в то время как нечетные подернуты легкой грустью с примесью тоски, плавно переходящей в уныние.

Если Предмет Х. неодушевлен, то все мысли о нем видны отчетливо т.к. по мере удаления от Предмета Х. не блекнут от пессимизма. Напротив, если Предмет Х. одушевлен, то он шевелится, отчего и мысли о нем сбиваются и, в результате, путаются. Начиная с некоторого номера (психологи называют его индексом рефлекторного резонанса), мысли Героя У. уже перестают иметь какое-либо отношение к Предмету Х., а обращены непосредственно на себя, отчего Герой У. впадает в депрессию, и взор его туманится.

У каждого мыслящего субъекта свой индекс рефлекторного резонанса. В среднем, у детей до пяти лет он равен 2.6, у замужних женщин — 2.5, у ведущих научных сотрудников и хоккеистов — 4.3, у актеров — 0.9.

Подобный эффект размножения через отражение знаком нам с детства. Два зеркала, поставленные друг напротив друга, отражаются друг в друге необозримое количество раз и, тем самым, достаточно хорошо иллюстрируют процесс человеческого мышления. Последние исследования, проведенные в Стэнфордском университете, подтвердили наихудшие ожидания — оказалось, что в опыте с двумя зеркалами каждое последующее отражение смещено относительно предыдущего на одну и ту же величину, прямо пропорциональную расстоянию между зеркалами. Это означает, что цепочка отражений, начавшись в одном из зеркал, образует дугу огромного радиуса и заканчивается во втором зеркале. Поэтому число отражений, хоть и огромно, но — конечно, и тот, кто имеет ум, сочтет число отражений без труда, ибо число это — человеческое.

— Ты что издеваешься? — спросил я, закончив читать.

— Если не нравится, могу еще кое-что рассказать.

— Начинай…

И Стас начал рассказывать.

— Так вот, для затравки, несколько слов о предыстории проблемы. На самом деле, предысторий две, а не одна. Во-первых, сколько человечество существует, столько оно пытается понять, чем таким, оно, то есть человечество отличается от тех существ, которых принято называть неразумными. Проще говоря — чем отличается человеческий разум от животного…

— А я думал с этим уже давно все ясно, — перебил я Стаса. У меня не было времени слушать всем давно известные вещи.

— Не перебивай, дай досказать… Во-вторых, всем очень интересно, что у нас может быть общего с разумными представителями иных миров, и есть ли на свете какой-либо принцип или закон, по которому действует любой разум, и земной, и внеземной — не важно. Что касается первого вопроса, то ответ искали, и, в конце концов нашли, в области, скорее морально-этической, чем физиологической. Только человеку свойственно осознавать разницу между «добром» и «злом» и, при этом, не в контексте какой-либо личной выгоды. То есть, понимать, что «добро» — это не всегда «польза», а «зло» — далеко не тоже самое, что «вред». Кроме того, некоторые считали, что человек наделен свободой воли — он может осуществлять свободный выбор между добром и злом, между белым и черным, между тем, встать ли ему пораньше, чтобы идти на работу или, наоборот, поваляться в постели…

Стас потянулся к банке с настойкой. Я выхватил ее у него из-под носа.