Даже те, кто думают, что взгляд Ницше является односторонним, как это и есть на самом деле, согласятся с тем, что никто не может достичь настоящей любви, нравственности или свободы, пока не столкнулся лицом к лицу со своей обидой и не преодолел ее. Ненависть и обида должны привлекаться в качестве мотива для восстановления подлинной свободы: никто не превратит эти разрушительные эмоции в конструктивные, пока не встанет на путь освобождения. И первый шаг – узнать, кого или что ты ненавидишь. Возьмем, к примеру, людей, находящихся под гнетом диктатуры, и первый шаг в их восстании, направленном на восстановление свободы, – это обращение их ненависти против самих диктаторских сил.

Ненависть и обида временно сохраняют внутреннюю свободу человека, но рано или поздно он должен использовать эту ненависть для развития своей свободы и достоинства в реальности, иначе его ненависть уничтожит его самого. Цель, как выразился один человек в стихотворении, – «ненавидеть, чтобы добиваться нового».

Мы сможем гораздо лучше понять, что такое свобода, если вначале рассмотрим, чем она не является. Свобода – это не восстание. Восстание – это нормальное промежуточное движение к свободе; оно в некоторой степени происходит, когда маленький ребенок пытается тренировать свои мускулы независимости, проявляя способность сказать «нет»; оно становится более явным, когда подросток пытается стать независимым от родителей. В подростковом возрасте (как, возможно, и на других этапах) сила бунтарства против того, за что выступают родители, часто чрезмерна, потому что молодой человек борется со своей собственной тревогой, выходя в мир. Когда родители говорят «не надо», он зачастую должен отвечать им неповиновением, потому что «не надо» – это именно то, что, по его мнению, говорит трусливая сторона его самого, та сторона, которая испытывает желание укрыться за стенами родительской крепости.

Но восстание часто путают с самой свободой. Оно становится коварной бухтой во время шторма, потому что дает мятежнику иллюзорное ощущение того, что он действительно независим. Бунтарь забывает, что восстание всегда предполагает внешнюю структуру – правил, законов, ожиданий, – против которой и восстает человек; и его безопасность, чувство свободы и силы фактически зависят от этой внешней структуры. Эти чувства «заимствованы» и могут быть затребованы назад, как банковский кредит. С точки зрения психологии многие люди останавливаются на этой стадии восстания. Их чувство внутренней моральной силы происходит только от знания того, каким моральным соглашениям они не соответствуют; они получают косвенное чувство уверенности, провозглашая свой атеизм и неверие.

Большая часть новой психологии 1920-х годов была следствием бунтарства. Это проиллюстрировано в романах Ф. Скотта Фицджеральда, Д. Х. Лоуренса и в некоторой степени Синклера Льюиса. Интересно теперь, читая книгу Ф. Скотта Фицджеральда «По эту сторону рая» или другие его романы, которые были библией эмансипированных молодых людей того времени, замечать, какой фурор вызывал поцелуй с девушкой или другие действия, которые сейчас производят впечатление не более чем простого грешка. Д. Х. Лоуренс продолжил эту большую освободительную кампанию в своем романе «Любовник леди Чаттерлей», провозглашая тезис о том, что леди Чаттерлей, чей муж был парализован, имеет право на любовника, который оказался садовым работником. Романист, пишущий такой роман сегодня, вряд ли будет изобретать сюжет с парализованным мужем, чтобы поговорить о сексуальной свободе.

Не то чтобы эти идеи были недостойны серьезного обсуждения – идеи «свободной любви», «свободного самовыражения» в воспитании детей, и т. д. Но дело в том, что они были определены отрицательно, в основном отталкиваясь от противного. Мы были против внешних принуждений в вопросах любви, против жесткого ограничения свободного развития детей. И акцент, если мы возьмем последний пример, был на том, что родитель не должен делать: он не должен вмешиваться, и в крайних формах этой доктрины ребенку должно быть позволено все, что он пожелает. Нет доказательств, что такая бесструктурная жизнь существенно увеличивает тревожность детей. Но нет и аргументов в пользу того, что родитель должен нести всю ответственность за действия ребенка. Позитивная же свобода состоит в том, что родитель делает это в контексте подлинного уважения к ребенку как к личности, фактической и потенциальной, и что он дает реальную возможность для развития потенциала ребенка и не требует, чтобы ребенок фальсифицировал свои желания и эмоции.

Те из нас, кто учился в колледже в конце 1920-х годов, могут вспомнить, какой прилив сил мы испытывали от общественных кампаний в защиту прав, от того, что мы твердо знали, против чего мы восстаем, будь то война, или сексуальные табу, или брачные договоры, или спиртное, или запреты, или что-то еще. Но теперь бунтарю такого же толка будет трудно заполучить себе аудиторию. Г. Л. Менкен[53], великий иконоборец, был первосвященником тех лет, и казалось, что все в университетском кампусе читают его. Кто его читает сейчас? Сегодня этот вид восстания довольно скучен. Потому что когда не существует установленных стандартов, против которых восстают, никто не получает прилива сил, восставая. Дело не в том, что банк отозвал кредит; банк просто рухнул, и ни один кредит больше ничего не стоит. К середине нашего столетия процесс разрушения, начатый еще в XIX веке, – разрушения, являющегося одной из сторон изменения стандартов, – сделал свое дело, и мы пожинаем пустоту и недоумение. «Все грустные молодые люди», о которых писал ранний Ф. Скотт Фицджеральд, пережили чувство могущества от поцелуя с девушкой; но с тех пор это стало «рутиной» и не приносит прилива сил, и теперь молодым людям приходится искать свой потенциал в самих себе, и во многих случаях он в дефиците.

Поскольку бунтарь получает направление и жизненную силу от нападок на существующие стандарты и нравы, ему не нужно разрабатывать собственные стандарты. Восстание выступает в качестве замены более сложного процесса борьбы за собственную автономию, за новые убеждения, за состояние, в котором можно заложить новые основы для строительства. Негативные формы свободы путают свободу с привилегией и упускают из виду тот факт, что свобода никогда не является противоположностью ответственности.

Другая распространенная ошибка – путать свободу с невмешательством. Некоторые авторы в наши дни утверждают, что если бы экономическая система laissez-faire[54] – «позволяйте каждому делать то, что он хочет» – была бы поставлена под сомнение в ходе истории, наша свобода исчезла бы. Аргумент этих авторов зачастую звучит так: «Свобода – как живое существо. Она неделима. И если право человека на владение средствами производства ограничить, то у него исчезнет свобода зарабатывать себе на жизнь по-своему. Тогда у него вообще не будет свободы».