Я мысленно репетировала эту схватку. Буду искренне беззаботной, обойдусь без подробностей. Письмо про зверство не выходило из головы, оно было таким значительным, что я даже запомнила весь заголовок. Таким значительным, что я, непринужденно сидя на ковре в коридоре дома его родителей, все время ожидала снова увидеть «Дуглас». Детали размывались у меня в мыслях, как дождь на окнах в Обане, а я проигрывала идеальный – киношный – вариант нашего разговора.

Он мне все расскажет.

И все это окажется ерундой, полной ерундой.

Вот только я не могла себе представить, как именно это произойдет.

Родители Джека разгружали в кухне сумку с покупками. Папа и Кейт сидели за столом, чувствуя себя неловко. Себастьян положил голову папе на колени.

– Чувствую себя мистером Дарси, – сказал Джек.

– Мистером Дарси? – переспросила Кейт.

– Ну, в смысле, знакомимся семьями, – пояснил он и улыбнулся, небрежно опираясь на стену. В Обане Джек держался свободнее, был больше похож на себя. – Как в девятнадцатом веке.

Его родители уже устроили нам экскурсию. Мы спустились по каменным ступеням от дверей дома. Я заметила момент, когда до папы дошло, что Россы богаты. Он посмотрел вверх, будто следя за шариком, вырвавшимся из детской руки и улетающим в небо. Затем перевел взгляд вдоль дорожки, по лестнице, по фасаду дома и дальше на лес за домом, тоже принадлежащий им.

Обычные признаки богатства: новенькие машины на дорожке, каменная статуя женщины смотрит на нас из четвертого слева окна на втором этаже, большая газонокосилка, брошенная на траве перед домом.

– По нынешним обычаям нам бы полагалось знакомиться уже на свадьбе, – засмеялась мама Джека, бросив едва заметный взгляд на мой живот. Хотя был в этом смехе оттенок неодобрения.

Джек заметил этот взгляд, и атмосфера сгустилась. Наверное, дело было в том, что эти люди, его консервативные родители, знали теперь о нашей более чем беспечной половой жизни, и я была ее символом.

– Идеальная ситуация, – сказал отец Джека.

– А мне кажется, мы все правильно делаем, – Джек улыбнулся мне. – Мы с моей девушкой, – добавил он, поймав мой взгляд.

Его родители закончили распаковывать покупки и стояли гордо, как львы, глядя на моего папу.

А он смотрел на них тревожно, будто антилопа, готовая бежать.

Очень нескоро мы с Джеком оказались наконец одни. Было уже около полуночи, снаружи совсем стемнело. Если бы мы находились в саду, то собственных рук бы не увидели. Но мы сидели в гостиной, тускло светился камин – угольки уже без пламени.

Я пыталась загрузить эти статьи каждый раз, когда оказывалась одна – в туалете или в кухне под предлогом заваривания чая. И каждый раз не удавалось. Возникла мысль спросить у него. Но это изменит все и навсегда. Для меня и для Уолли, если я в чем-то обвиню его отца. А я наверняка ошибаюсь, катастрофически ошибаюсь. Так ведь уже бывало.

В гостиную вошла Кейт, и Джек вздрогнул. Он стоял у окна, я сидела в кресле.

– Ты как? – спросила я у нее, отвлекаясь от мысли об открытии, о котором нельзя рассказать.

– Знаешь, я собиралась увильнуть. Не хотела приезжать. Прости. Познакомиться с ними было интересно, но ехать далеко. Но потом я поругалась с Мезом и потому смылась.

Я повернулась к ней удивленно, отключившись от своих размышлений.

– Как так?

Не помнила, чтобы Мез и Кейт ссорились. Ни одного раза. Не было ни напряженной атмосферы, ни язвительных замечаний. Хватит драматических событий в нашем семействе, подумала я. По крайней мере, на время.

– Он иногда бывает такой самодовольный и самоуверенный.

Как ни нравился мне Мез, с этим я не могла не согласиться. Не тот мужчина, которого я бы себе выбрала. Вдумчивый и очень серьезный, совершенно не веселый или забавный, как Джек. И не слишком широких взглядов.

– И он мне не пишет. – Кейт взмахнула в темноте телефоном.

– Напиши ты, – я уже возвращалась к своим мыслям.

В створчатом окне отражались переливающиеся угольки. Кейт ушла, шлепая босыми ногами по каменному полу, и мы с Джеком снова остались одни.

– Как там Уолли? – спросил он тихо.

Я не могла не улыбнуться, но глаза у меня наполнились слезами.

– Как-то странно я себя чувствую, – призналась я, смахивая слезу.

Джек тут же отошел от окна и, втиснувшись в кресло, сел рядом со мной.

– У тебя начинаются капризы беременных? – тон сочувственный.

– Иногда такое чувство, будто я не знаю, кто ты. – Я уже не могла сдержать слез, меня стали трясти всхлипывания – как истерический припадок, который никак не начнется.

– Ну что такое? – Джек говорил тихо, со своим шотландским акцентом, обняв меня за плечи, не за растущий живот: это было объятие только для меня – не для Уолли – для нас с Джеком. Это было приятно.

– Да просто… все так быстро.

– Так ведь и быстро, – прошептал он мне на ухо. – На самом деле быстро.

– Мы какие-то глупые были, – обернулась я к нему. Джек смотрел, прищурившись, не на меня – на окна, на что-то вдали. – У меня такое чувство… кто ты?

– Я?

Он повернулся ко мне – глаза темные, смотрят прямо. Темные, как угли в огне. Как обанская ночь за окном.

– История с Дугласом. Я даже не знала, что ты использовал эту фамилию. А Джек? Это твое настоящее имя?

Он помолчал, глядя на меня.

– Джон, – сказал он наконец. – Я подписывался именем Джон Дуглас.

Снова смешанные чувства. Он говорит мне правду. Но ведь он был Джоном Дугласом.

– Видишь, я даже не знала этого, – соврала я.

Джек стер слезу у меня со щеки. Его глаза смотрели прямо в мои; он медленно заморгал, шевельнулся в кресле и ласково притянул меня к себе. В этом кресле, в темноте, мы ощущали себя одним существом. Это было настоящее – так с ним сидеть, чувствовать тепло его тела и легкое дыхание, щекочущее лицо.

– Клянусь, нет ничего, что тебе нужно было бы знать.

Джек не отводил взгляда. У него были длинные темные и абсолютно прямые ресницы.

В этот момент я тут чуть ему не рассказала про того мальчика. Может быть, он должен знать, подумала я с уколом совести. Ведь я ношу его ребенка. Может быть, ему следует знать, что мне нельзя доверять. In loco parentis[24].

Но я ничего не сказала.