Себ посмотрел на Гарри, читавшего газету во время завтрака. Тот лишь пожал плечами, явно указывая на то, что не считает это своей проблемой.

Себастьян отхлебнул чая и только затем осторожно поглядел на Оливию.

— Прошу прощения. Вы обращаетесь ко мне?

— Гарри! — воскликнула она с возмущенным выдохом. Но ее муж лишь покачал головой, не поднимая глаз от газеты.

Глаза Оливии угрожающе сузились, и Себ решил, что очень рад не оказаться на месте Гарри, когда тот вечером останется наедине с этой тигрицей. Наверное, это все-таки опасно.

— Себастьян! — сурово проговорила Оливия. — Ты вообще меня слушаешь? Веди себя прилично!

Он заморгал и сосредоточил внимание на ее лице.

— Я ловлю каждое ваше слово, дорогая кузина. Вы же это знаете.

Она рывком выдвинула стул, стоящий рядом с ним, и решительно уселась на него.

— Не хотите ли позавтракать? — мягко поинтересовался он.

— Позже. Сначала я должна высказать вам все, что считаю нужным.

— Я буду счастлив наполнить вашу тарелку, — предложил он. — Знаете ли, в вашем положении не стоит оставаться без завтрака.

— Мое положение не самая первоочередная проблема в данную минуту, — продолжала она, указывая изящным длинным пальцем в его сторону. — Сидеть!

— Я уже сижу, — кивнул Себ, повернувшись к Гарри, спросил: — Как ты ее терпишь?

Гарри впервые за утро поднял взгляд от газеты и, хитро улыбнувшись, пробормотал:

— Знаешь, в этом есть и некоторые выгоды…

— Гарри! — взвизгнула Оливия.

Себастьян с удовольствием увидел, что она покраснела.

— Ладно, — сказал он. — Что я такого натворил?

— Речь идет о мисс Уинслоу.

Мисс Уинслоу… Себ попытался не хмуриться, подумав о ней. В чем было немало иронии, так как последние два дня он хмурился, стараясь не думать о ней.

— А что с мисс Уинслоу?

— Вы никогда не упоминали, что за ней ухаживает ваш дядюшка.

— Я вовсе и не знал, что мой дядюшка ухаживает за ней. — Кажется, его голос прозвучал напряженно. Так дело не пойдет. В конце концов, надо научиться держать себя в руках. Нельзя выдавать себя даже выражением лица.

На миг наступила тишина.

— Вы, наверное, очень на нее рассердились, — неожиданно заключила Оливия.

— Напротив, — небрежно откликнулся Себастьян.

Прелестный рот Оливии приоткрылся от удивления.

— Вы на нее не сердитесь?

Себастьян пожал плечами.

— Злость требует столько энергии. — Он поднял глаза от еды и равнодушно улыбнулся: — У меня есть более приятные занятия.

— Неужели? То есть, я хочу сказать, конечно, есть. Но право, вы должны согласиться…

Себастьян подумал, что ему нужно сделать что-то с тем раздражением, которое все больше его переполняло. Оно было крайне неприятно, и он всегда находил, что легче позволить подобному чувству, как и оскорблениям, скатываться с него, как вода. Но неужели Оливия решила, что он станет весь день сидеть и есть конфетки?

— Себастьян! Вы меня слушаете?

Он улыбнулся и солгал:

— Разумеется.

Оливия издала звук, средний между стоном и рычанием, но, собрав силы, продолжала:

— Ладно, вы на нее не сердитесь, хотя, по моему мнению, имеете на это полное право. И все же…

— Если б за вами ухаживал мой дядя, — прервал ее Себастьян, — неужели вам не захотелось бы испытать несколько последних моментов веселья? Скажу не хвастаясь, что со мной очень приятно общаться, хоть я говорю это о себе сам. Не думаю, что кто-либо оспорит, что я гораздо приятнее в общении, чем Ньюбери.

— А ведь он, пожалуй, прав, — заметил Гарри.

Оливия насупилась:

— Я думала, ты не слушаешь.

— Я и не слушал, — ответил он, — просто сидел и читал газету.

— Как только ты его терпишь? — пробормотал Себастьян.

Оливия скрипнула зубами и с ехидцей ответила:

— Есть кое-какие выгоды…

Хотя, подумалось Себу, сегодня вечером Гарри этих выгод явно не увидит.

— Словом, так, — обратился Себастьян к Оливии. — Я ее нисколько не обвиняю. Наверное, она должна была мне что-нибудь сказать, но я понимаю, почему она этого не сделала, и подозреваю, что любой из нас поступил бы так же.

Наступила пауза, затем Оливия с оттенком удивления промолвила:

— Это очень великодушно с вашей стороны.

Он пожал плечами:

— Злиться вредно для здоровья. Только взгляните на Ньюбери. Он точно не был бы таким толстым и багроволицым, если б не ненавидел меня так сильно. — И с этими словами он вернулся к своему завтраку, размышляя о том, произвело ли впечатление на Оливию его красноречие.

Она выждала несколько секунд, а затем продолжила:

— Я рада слышать, что вы не затаили на нее зла. Как я уже сказала, она нуждается в вашей помощи. После этой вашей сцены в «Уайтсе»…

— Что-о?! — рявкнул Себастьян, едва сдерживаясь, чтобы не стукнуть по столу. — Минуточку. Это была вовсе не моя сцена. — Если хотите выругать кого-то за то, что случилось, обратитесь к моему дядюшке.

— Ладно, ладно. Прошу прощения, — проговорила Оливия, достаточно смущенная, чтобы Себастьян поверил в ее искренность. — Я понимаю, что это была целиком вина вашего дяди. Но конечный результат такой же. Мисс Уинслоу оказалась в ужасной ситуации, и вы единственный, кто может ее спасти.

Себастьян сделал очередной глоток и затем тщательно вытер рот салфеткой. Существовало по крайней мере десять пунктов относительно утверждения Оливии, по которым он мог бы ей возразить, если бы был человеком, способным всерьез возражать утверждениям женщины в гневе.

Во-первых, ситуация с мисс Уинслоу была не настолько ужасной, потому что, во-вторых, она, по всей видимости, близка к тому, чтобы стать графиней Ньюбери. А это, в-третьих, несло с собой состояние и престиж, даже несмотря на то, что давалось вкупе с графом Ньюбери, которого никто не мог бы назвать призом.

В-четвертых, это у Себастьяна был подбит глаз, и, в-пятых, именно ему выплеснули в лицо бренди, и все из-за того, что, в-шестых, она не соизволила сообщить ему, что его дядя ухаживает за ней. В-седьмых, она прекрасно знала об их родственных связях, так как, в-восьмых, чуть не упала в обморок от потрясения, когда он тогда ночью на пустоши назвал ей свое имя.

Но возможно, ему следует сосредоточиться на второй части утверждения Оливии, насчет того, что он единственный человек, который может спасти мисс Уинслоу. Потому что, в-девятых, он не видел никаких резонов для такой возможности и, в-десятых, не понимал, почему это вообще должно его волновать.