– Ладно, – поднялся Завадский, – просто подумай. Дело у меня к тебе еще одно. Сына старца нашего забрали казаки в Ачинский острог.

Мартемьян Захарович взял толстыми пальцами столешницу.

– Слабый острог, полста казачишек всего, то и дело киргизы грабят и жгут, посада давно уж нет. Приказчик там Ермил Бартов. Напишу ему весть.

– Добро. – Сказал Завадский, надевая мурмолку.

***

Прав был Мартемьян Захарович – торопился Филипп, «скоро жил», следуя зову запоздало обретших себя. Но только ли потому, спрашивал себя Завадский, глядя во влажную лесную тьму. Быть может дело и в самом этом мире, и в той могущественной силе, опрокинувшей его сюда? Неизменные вопросы бесконечных часов раздумий, что давали здешние дороги. Бесплодные занятия – не ведал об этом Филипп и только взгляд его устремлялся прямо на того, кто в эту минуту за ним наблюдал, оставаясь незримым и казалось незримому невозможное – будто Завадский видел его – так пристально глядели сквозь стену небесно-синие глаза. Он точно знал, что умер прежде, чем попал сюда и тот, кто появился вместо него, тоже явился прежде смерти и нигде его больше нет и не будет. И этот, казалось бы, отсталый мир сложнее ничуть не меньше покинутого им, и свои титаны двигают в нем неподъемные камни истории. Один из них сейчас набирает силу. Скоро очнется он от бесконечных пьянок, разойдется мутный туман страха, утолится первая жажда крови и нечеловеческий инстинкт погонит его вперед. И может в этом тоже причина его спешки?

Глядя на зеркальные воды Чулыма, Завадский думал, что неплохо бы освоить хождение по рекам. Кажется, они тут плавают на стругах. Полдороги до Ачинского острога буквально ползли, то приближаясь, то уходя совсем за леса и холмы и только запах тины, и свежий ветер говорили о близости реки.

Прибыли к Ачинску ранним утром, сырым, неприветливым после ночного дождя. Острог чернел частоколом на фоне невысоких гор и казался необитаемым. Подъехав ближе, увидели выгоревшую дотла деревеньку.

– Киргизы, – сказал кто-то, – в последний набег все пожгли.

Мартемьян говорил, что все остроги подвергаются набегам, но брать их было трудно. В основном грабили посады, а остроги осаждали, пытаясь поджечь. Если удавалось – завязывалась бойня. В последний год степняки озверели. Приказчики требовали казаков и стрельцов для охраны дальних острогов, но служилых людей не хватало, а тех, что приходили казачьи атаманы-авантюристы или воеводы гнали дальше ставить новые пункты сбора ясака. Благодаря экономическому союзу между Завадским и Мартемьяном, на Причулымский острог набеги прекратились. Даже посаду перестали грозить киргизы и разбойные ватаги. Приказчик нанял серых казаков и боевых холопов с приравненным статусом, построил новые укрепления, увеличил количество разъездов и патрулей, удлинил их маршруты, придумал делать тайные наблюдательные пункты и засады. Ватаги, рискнувшие пограбить Причулымский посад отбивали боевые холопы, размещенные вне стен острога, им на помощь выскакивали вооруженные пистолями и саблями конные рейтары Мартемьяна, которых вызывали особым сигнальным свистом. Завадский еще предложил пускать в народ вестников-соглядатаев. Люди, занятые в продажах, пытались выведать в острогах, артелях, поселениях ясачных людей побольше – какие слухи бродят, какие разбойные шайки рыщут в окрестностях. Элементы оперативной работы. Некоторые жители деревень из других острогов сами перебирались к нему. Конечно, Сибирь была все еще чудовищно безлюдна, но иногда сбор народных вестей приносил свои плоды.

Завадский не умел ездить верхом и потому подъехал к воротам в телеге.

– Кто такие?! – вопросил со сторожевой башни дозорный, звякнув кольчугой.

– Не видишь разве? Воины веры православной! – уверенным голосом ответил Филипп. Он уже давно заприметил, что таким голосом говорить ему проще и пользы от этого больше.

Строгое бородатое лицо в надвинутой на глаза ерихонке с наносником оглядело их с высоты и исчезло под тесовым навесом обхода. Следом раздался где-то в глубине его голос:

– Патрик! Подь сюды! Тута голодранцы какие-то под воротами скачут!

Завадский изогнул бровь и посмотрел сидевшего рядом на коне Данилу.

– Патрик?

– Патрикей, – цыкнув пояснил Данила и задрав голову заорал, – я те дам сучье вымя, голодранцев! А ну живо отворяй ворота!

С обхода выглянули на этот раз двое бородачей в ерихонках. Один из них откусывал морковь и жевал с открытым ртом.

– Чего надобе? – вопросил он.

– Ермилку твоего на правеж забираем! – весело крикнул Антон.

– На суд божий ин вороват зело!

– Анисим, плесни-ка в них помоями. – Спокойно сказал стражник, откусывая морковь.

– Но-но! – выехал перед воротами молодой Ерема, неплохой наездник и стал гарцевать на лошади. – Отворяй ворота, сдавайся, казачок, ино в осаду возьмем!

Сторожевики на башне засмеялись.

– Кого ты осадишь, таракан! – закричал Патрикей и швырнул в Ерему морковью. – Попадью свою осаживай!

В ответ тоже полетели мелкие камни.

– Да вы, попы, мухоморов объелись!

В это время в отверстии, вырубленном в верхней части бревна на втором уровне – вероятно, для пушки тоже показалось лицо. С тревожным подозрением оглядело приехавших.

– Кто такие?

Филипп достал из внутреннего кармана кафтана, который специально велел себе сшить, рулон с печатью.

– Дело к Ермилу Бартову, от приказчика Мартемьяна Захаровича.

Завадский поднял рулон, его подхватил Данила, на коне подскакал к отверстию, вытянулся на стременах, вложил в высунувшуюся руку.

– Давно ли Причулымский острог собственною печатью обзавелся? – крякнуло из отверстия.

– А что, не заслужил? – с иронией спросил Филипп.

Человек за стеной что-то пробубнил и крикнул дозорным продолжавшим словесные дуэли с раскольниками, чтобы открывали ворота.

Ачинский острог оказался еще беднее и меньше Причулымского в прежние времена, хотя выглядел заметно новее. Избы из сырых бревен желтели на фоне свежеотесанных тынов. Мосты изнутри тоже новые, по ним ходили два тощих древодела с пилами. Внушительной была приказная изба – главная по центру, боковая, с крошечными оконцами – вероятно застенок и такой же «корпус» с другой стороны. У входа, держа у ног пищаль, стоял караульный. Избы в основном стояли вдоль стен острога, примыкая к ним одной стеной. Всего не более десятка и пара клетей с небольшими дворами. Из одной из них вышел мужчина в золотистом зипуне с растрепанными волосами, чем-то напомнившими Завадскому прическу Бориса Джонсона. Лицо у него, впрочем, было худощавое, а глаза бегающие, ускользающие. Это и был Ермил Бартов.

Казаки обступили их, балагурили, продолжая шутливые препирания с вооруженными староверами. Заметно