– А вас, подпоручик Юдин, я попрошу остаться. – Парень замер и медленно повернулся ко мне. – Да не тушуйся, подпоручик, – я усмехнулся, глядя на его живое лицо, на котором в один миг пронеслись все обуревающие его чувства. Дождавшись, когда мы остались одни, я продолжил: – Сказывай, как додумался этих кабанов неохолощенных по углам развести?

– Негоже это, чтобы офицеры вот так дрались. Ладно бы дуэль, или еще что, а вот так… неправильно это, – он покачал головой. Надо же, какой романтик на мою голову. Дуэль ему из-за прекрасных глаз подавай.

– Как звать? – я даже не пытался вспомнить, потому что не знал, как его зовут. Я не обязан знать каждого солдата по имени. Это, конечно, было бы круто, но не обязательно.

– Борис Михайлович, государь, – тихо, но твердо ответил Юдин.

– И как же ты не побоялся, Борис Михайлович, между этими двумя влезть? Вон, Лопухин, как петух недоощипанный, весь в благодарных зуботычинах, – я пристально смотрел на него, слегка наклонив голову.

– Так ведь не один я был, а с товарищами полковыми.

– И то верно, не один, – я замолчал, затем мотнул головой, словно очнувшись от грез, в которых не было даже мыслей – всего лишь пустота. – Иди к своим товарищам, вашу судьбу я позже решу.

– Слушаюсь, государь. – Юдин повернулся и, сжав зубы, вышел из комнаты. Сейчас, поди, думает, что не так уж и легко отделался.

А ведь во всей этой истории виноватыми остались лишь гвардейцы со своим подпоручиком. Ведь и Трубецкой и Долгорукий – их командиры. А вот это уже очень серьезный проступок. И я, черт всех побери, не могу им помо… А что если…

– Репнин!

– Я здесь, государь Петр Алексеевич, – он материализовался передо мной так быстро, что я невольно заподозрил наличие у него телепорта.

– Мне нужен приказ от вчерашнего числа, о создании личной императорской роты для решения курьерских задач и задач связи.

– Связи с кем? – Репнин уже что-то строчил, сидя за столом. Я просто поражаюсь этому человеку. Недооценили его, ой как недооценили.

– С кем угодно, – я махнул рукой. – Чтобы ты не бегал, выискивая курьеров, а чтобы курьеры входили в подчинение к офицерам этой роты, – я посмотрел на дверь. – Потом добавим. Устав разработаем, есть у меня парочка идей. И вчерашним же числом зачисли этих четверых бунтарей в роту в соответствующих званиях, пока при окладах согласно «Табели о рангах». И пущай идут с командирами своими прощаются.

– Воспримут как понижение, – деловито сообщил Репнин.

– Пущай радуются, что отдельная рота, а не каторга, – буркнул я. – Да, подчинение мне лично поставь. И имена передай Ушакову. Я хочу уже на днях знать, кого от палача уберег.

– Будет исполнено, государь. Графа Шереметева примешь?

– Приму, – я сел за стол, в кресло, где совсем недавно сидел Трубецкой. Я чувствую, что сейчас ступаю по тонюсенькому льду, который вот-вот грозит подо мной провалиться. Пока все прокатывает, но это лишь благодаря тому, что пока никто не может отойти от удивления: как так-то, император решил делами страны позаниматься, а не делами своей псарни.

В комнату вошел твердой поступью молодой человек, может быть, на пару лет старше меня. В груди потеплело, этот юноша явно не был чужим для Петра, но почему тогда я о нем ничего до сегодняшнего дня не слышал?

– Поздорову тебе, государь, – Петр Шереметев отвесил не слишком глубокий поклон, знать и вправду близки они были с Петром Вторым когда-то. Интересно, что за кошка между ними пробежала? – Егермейстер твой Михайло Селиванов дюже просил свору мою на сегодняшнюю охоту. Особенно Зверя просил взять. Вроде бы матерого обложили. – Говорил он довольно сухо, отдельными фразами. Я понимал вряд ли половину из того, что он говорил, но усиленно делал заинтересованный вид, потому что Петр знал об этом Звере, кем бы тот ни был, всё. – Когда выезд, государь?

– Как только соберемся. А скажи мне, Петр Борисович, почему у меня такое ощущение, что недоволен ты мною, или я обидел тебя чем?

– Ну что ты, государь Петр Алексеевич, кто ты и кто я? Как могу я обиду какую на тебя держать? – Шереметев стоял вытянувшись и смотрел не на меня, а куда-то в район окна. Я обернулся, чтобы посмотреть, что такого удивительного он увидел, но шторы были задернуты, и хоть и был шелк полупрозрачный, а все равно ничего толком в окно не было видно.

– Обиделся, значит, – я задумался. – Хоть убей, не помню, что такого я тебе сделал, чтобы в такую немилость впасть, – я развел руками. – Ты скажи, что ли, не молчи.

– А я говорил, – Шереметев вперил в меня яростный взгляд. – Говорил тебе, государь, что Ванька Долгорукий тебя с пути сбивает постоянными охотами да развлечениями разными. Но ты же не слышал меня, велел ко двору не являться, и это в то время, как с самых младых ногтей мы вместе. Стоило Ваньке поманить праздной жизнью, так и забыл сразу, как читать я тебя учил, пока дед твой Петр Алексеевич палками нерадивых твоих учителей не отходил за то, что совсем с тобой не занимались. Забыл, как яблоки у Меншикова на Васильевском воровали, а потом от садовника убегали, как вместе розги получали за шалости, тоже забыл? А все потому, что имел я неосторожность сказать, будто не по душе мне вечные охоты с ассамблеями. – Он выдохнул и, стиснув зубы, снова уставился в окно. – Прости меня, государь, что волю словам дал, просто уже сил не было терпеть.

Я же молча продолжал смотреть на него. Не потому ты, Петя, сорвался, что не сумел вытерпеть, а потому, что молод ты очень. Был бы постарше, сумел бы друга своего от беды уберечь. А то, что переживаешь за этого непутевого друга, так то видно, не умеешь ты еще обиду прятать. А вот то, что за царевичем Петром только он один, похоже, и следил, чтобы не случилось чего, стало не слишком приятным сюрпризом. Ничего, Петруха, мы с тобой еще яблок поворуем. Это я тебе обещаю. С Долгорукими Шереметев явно во взглядах на времяпрепровождение императора не сошлись. Но как же так произошло, что Петр Второй единственного друга на Ваньку променял? Что с ними произошло? Я не знаю, и, если честно, не хочу знать, потому что ничего не смогу исправить. Только попытаться заново все начать.

– Помоги мне собраться. – Он вздрогнул и с удивлением посмотрел на меня. – Я давно не охотился, да слуга у меня новый, вдруг еще позабуду чего, вот смеху-то будет. А я что-то не хочу, чтобы надо мной смеялись, даже исподтишка.

– А как же Иван Долгорукий? Не заругает, что снова меня привечаешь? – помимо его воли, в словах прозвучала горечь.

– Ну пущай попробует, – я пожал плечами. – Ему Никита Трубецкой нос на одну сторону свернул, так я поправлю. Еще спасибо потом скажет, что кривоносым не остался.

Шереметев заметно оживился, развернулся и быстро вышел из гостиной, уверенно направляясь к моим комнатам. Не в первый раз идет этой дорогой, дай бог, не в последний.

В спальне на кровати был уже разложен охотничий костюм. Посмотрев на шляпу и камзол, я скривился.