в том, чтобы показать мир собаки, да? То есть как бы за нее это сделать? Тургенев, для того чтобы я понял его мир, написал множество рассказов, а собака ведь не оставила ничего написанного или рассказанного, она только опи́сала какие-то углы или деревья и ловила зубами дичь… Я сейчас перевожу на русский язык то, что ты говоришь. Вернее, на театральный… Это не моя идея, учти, я просто расшифровываю твою идею для исполнения ее в театре и спрашиваю: так это или не так? Если так, то мы тогда должны придумать в театре перевод с собачьего языка на театральный, правильно? То есть придумать приключения собаки на охоте, открытие ею мира, познание этого мира… События нужны, да? Правильно или нет? Ну и театральным языком, конечно же, мне это все рассказать. Ведь просто так, руками, я гайку не откручу, а ключом откручу. Ключ – это театр. Гайка – собака. Я беру ключ, надеваю на гайку и откручиваю… О-о-о! Так гайка тогда откручивается! Она очень важная! А так – гайка и гайка, что с ней делать, она вот примерзла… То есть из замороженной собаки, которая просто бегает и нюхает, мы театром достаем какое-то богатство. Тогда смысл игры, вернее ее язык, заключается в том, чтобы мир этот открыть через театр. А когда ты все это сделаешь, я пойму твой масштаб. Твой масштаб через масштаб затеянной игры. Я пойму, кто ты такой, и захочу познакомиться.

Пока это заявка на игру. Заявка. Заявка на очень хорошую игру. Она хорошая не только потому, что она юмористическая, и не потому, что сейчас политика такая – животные тоже люди, а потому что… Вот основная идея Инны Натановны Соловьевой, что мир един и мир гармоничен, он целостен, можно войти вот отсюда, через Тургенева, можно через собаку, а можно через какой-то колосок, можно через дерево, а можно через муравья… Мы просто привыкли входить в него через Тургенева… Как сказать… Ты был в Иерусалиме, в храме Гроба Господня? Вот помнишь Гроб Господень? Туда очередь стоит такая, чтобы войти. Это плита, собственно, Гроб Господень… Тут – Гроб Господень, а тут – стена стоит, перерезает эту плиту, делит ее… Часть этой плиты принадлежит коптам. Вот здесь, у главного, так сказать, входа очередь стоит, светильники горят, огромная очередь… А копты без очереди… к той же плите. Собственно, что люди делают, когда подходят к плите? Трогают, целуют. А со стороны коптов можно поцеловать то же самое, но без очереди. Это просто им принадлежит, там все кому-то принадлежит… Если не знаешь – будешь стоять.

То есть это твой взгляд на тот же мир, только глазами собаки. Вход не главный и не парадный, не через Тургенева… А как интересно войти в театр, скажем, со входа, откуда декорации выносят, сразу на сцену, без фойе, без всего, без гардероба… Раз – и ты там, в храме…

Ты представь себе, если у тебя есть мусоропровод и ты через мусоропровод вылезаешь в свою квартиру… Ты свою квартиру увидишь совершенно по-другому.

Собака как проводник другого взгляда на тот же мир. Тургенев его же не весь описал – может, собака его видит как Солженицын… Мы же не знаем, она же, в общем-то, заключенная…

Так, второе. Избавление от всего и одиночество с собакой…

Петя. Убить в себе все: душу, чувство, женщину, Родину, чтобы стать свободным от всего. Такое мучительное избавление. В конце он остается наедине с собакой. Игра в том, что сначала с кучей всего, а потом – пустой, только с собакой…

Крымов. Это тоже хорошая идея, она хорошая, потому что она философская: чтобы быть свободным, надо от всего отказаться. У Хемингуэя есть такой рассказ, не помню, как называется… Как человек не может уснуть, у него есть такой способ засыпать, нужно думать о чем-то хорошем перед сном. Но о чем хорошем? Он перебрал за свою жизнь все, он все перебрал и от всего отказался. Отказался от воспоминания о женщинах, о делах, о работе… Он думает о рыбалке. Он проходит горные реки, как он их проходил, метр за метром, вспоминая изгибы реки, течение, рыбу, берега… Это не подведет. Все остальное вызывает на третьем повороте дикое сердцебиение, и сон уходит… Отказ от всего богатства ради собаки. Это не идиот пишет, не дебил, который кроме собаки ни о чем думать не может. Это пишет Тургенев, у которого была и Полина Виардо, и Дюма, и Золя, и Россия, и Франция… Он думает о собаке, остается собака. Собака не предаст. Есть ради чего придумывать игру, понимаешь, да? Ставка велика. Ты задаешь тему, теперь, если ты ее не разовьешь, у тебя будет чувство, что ты не справился с собственным талантом… Вот когда ты называл темы, я просто вздрагивал, потому что это – темы. Это хорошие темы для спектакля. «Собака – друг человека» – кажется, ой-ой-ой, пионерский такой девиз… А если на втором шаге – «потому что все остальные предадут»? А, вот так? Да, вот так!

Не каждый может доказать эту теорему. У кого-то масса друзей, масса всего, семья, внуки, дети, я не знаю, чего ему еще… Ну, какая-то собака там… Этот теорему доказывать не будет. Ее докажет одиночка, который понимает, что такое терять друзей, что такое ценность дружбы, почему она уходит. Это крутая тема, и сделать ее в игре, оставшись с собакой, – это очень амбициозная задача, очень хорошая, очень крутая. Вообще, почему те игры, которые я вижу, в большинстве случаев меня не удовлетворяют? Если так, не подбирать слова… Дешевые цели. А эта цель не дешевая. Такой одинокий рейнджер Тургенев. Все бросил. Потому что разуверился. Ведь загадка, почему он с собакой столько ходил, когда мог бы говорить, выпивать, есть, курить с Золя… И чего ему уезжать куда-то в глушь и грязь месить?.. С собакой…

Вообще, Тургенев и одиночество – это сильная, крутая тема. Из Тургенева, такого барина… Тургенев хорош тем, что он анти-одинок, а вглядимся… Опять же, при втором взгляде – а в театре, как и в искусстве, важен второй взгляд. Первый видят все, второй видят художники, третий, четвертый, пятый – хорошие художники… Они находят шурф, где много полезных ископаемых, золота, ну, золото не в шурфе, положим, неважно… Они находят место залегания богатства по каким-то признакам, которые видят все – видят и не видят: ну, какая-то трава растет… А они знают, угадывают, что под этой травой