— Дык, для острастки токмо сие есть, княжич! — продолжал удивляться боярин.

— Раз мои холопы, то сам их буду сечь, — решительно заявил я.

Боярин не соглашался:

— Тут силушка для боя требна вяща, дабы болести в телеса вошед, а чрез нея боязнь.

— Неужто ты, боярин, меня хилым признал? — с деланным возмущением высказался я.

Тому явно не хотелось лишаться приятного для него зрелища, но решил всё-таки не обострять ситуацию, сделав знак палачу и странно захихикав. Точно у него самого не всё в порядке с тыковкой. Пофиг, мне с ним огурцы не солить.

Появился дьяк с сообщением, что мыльня готова. Я отправил своих недопоротых горемык в покои, прийти в себя от шока и штаны надеть, а сам потопал за дьяком.

Из бани раздавались женский смех и густой батин бас. Упс, сейчас свижусь наконец-то с таинственной Евпраксией. Голых баб оказалось до жути много. Не считал специально, но примерно с дюжину их там валандалось. Дородность князя предполагала жирные телеса. С огромным удивлением обнаружил ничего так себе тело. Нормальное такое, атлетическое, несмотря на возраст под шестьдесят. Крупные стати запросто смотрелись бы на страницах журналов по бодибилдингу моего времени. Я своими статями на его фоне только портил общую картину торжества плоти. И баб как нарочно набрали каких-то мясистых, объёмных. Не вдохновляли, только пугали. Терлись, суки, об меня, словно собаки, колыхаясь сисями и прочим целлюлитом. Я почувствовал себя жуком в муравейнике. Тут моют, там сосут, в рот лезут целоваться. Батя же чувствовал себя отменно. Не столько мылся, сколько кувыркался с толстыми сосалками. Я со страха даже смущаться как позабыл. Никогда не приходилось грешить с солидными матронами. Отрадно, что спермотоксикоз мне грозить уж точно не будет. Вот только намекнуть надо бате, чтоб девок постройней набрал следующим разом.

Уж и не помню, как оказался в предбаннике, замотанным в простыню перед нехилой братиной мятного кваса. Бабы не отстали и продолжали творить свои бесчинства, тискались, прижимались. Среди кипящего вокруг шума и смеха довольный и раскрасневшийся князь придвинулся с хитрым лицом и заявил:

— А ты с бабами не впервой. Не боишься их, хоть и унотый летами. В мою породу пошёл. Егда токмо успел наблукатися? Не в монастыре чай с монасями?

Вообще-то шутки шутить надо уметь, а то недолго и по рогам получить. Будь ты хоть мой, хоть римский папа.

А родитель продолжал:

— Хоче кою се на ночь ятити? Еми всяку. Вон, Марфушка мягонька, как лебяжья подушка. Фёкла, сладка, яко свёкла. А вон Феодора…

— Евпраксию хочу! — заявил категорично.

По знаку князя женщины торопливо оделись и ушли.

— Знамо, ужо те рассказали? — огорчённо констатировал князь, — И кой сие содеял?

— Догадайся с трёх раз. Если тебе нравится Евпраксия, то скорей женись на ней и ни на кого не обращай внимания. Это не грех тебе, вдовцу, во второй раз пожениться. Отец Паисий не станет возражать, только повыпендривается немного, чтобы вытащить из тебя побольше приятных ништяков, — рассуждал я, одновременно жуя пряженец с тёртой репой.

С кем поведёшься.

— Воистину Господь подарил премудрого сына ми, — растроганно высказался батя, и даже крестное знамение на себя наложил, — Обаче, есть завет отича ея…

— Знаю, наследником твоим сделать его внука Семёна, — с довольной улыбкой всезнайки высказался ему.

Послебанная краснота на лице отца заметно усилилась.

— Полюбил я тя за малы год. Ушед ты хвор и кроток из мира, а вернулся дерз и стропотен, не прещатися никой. Сяко сына я просил у Бога, и он дал ми. Утый ты лишче токмо, обаче мясо нарастёт. Гобину велию монастырю Успенску хочу за тя воздати, — растроганно пророкотал батя, — Надысь ради тя хоче от Пракши отказаться, но тяне мя к ней, мочи несмь. Иже деяти ми не ведаю?

— Делай всё, что считаешь нужным для своего блага, только и мои условия скорей исполни, — предложил в ответ, — Отпусти из узилища гудцов Рака и Зайца. Единца лиши должности, боярства, поместий и прочего имущества, и покарай за все мои унижения и обиды.

Князь надолго задумался, запустив пальцы в мокрую бороду и медленно перебирая волосы. Наконец, произнёс:

— После мыльни доводство самочинно содею. Буде с ми.

Заметил на полке случайно костяные фигурки, очень похожие на те, что нашлись в детской комнате. Они оказались частью игры, называемой таврелью. Игра очень сложная, по словам князя. Во всём Галицком княжестве в неё умели играть только боярин Чешок и он сам, причём боярин постоянно проигрывал. Ха-ха! Кто бы в этом сомневался? Из того, что мне вкратце поведал отец, стало понятно, что это некая разновидность шахмат. Теперь стало понятно назначение символов на костяшках. Они обозначали что-то вроде шахматных фигур. Игра занятная, гораздо сложней обычных шахмат, но разобраться в ней не составило особого труда. О чём я непринуждённо сообщил родителю. В ответ батя чуть не умер от смеха, сообщив, что отрокам по младоумию сию зелохитрую мастроту постичь невозможно. И что он готов поставить на это в заклад половину своего государства. Ага, дай Бог вашему теляти нашего волка отымати. Что ж, короли любят спорить, но при этом не любят проигрывать. Замнём этот вопрос для ясности, тем более, что дела державные ожидали.

Княжья кавалькада направилась в кремель. Меня снова везли в возке с гербом. Единец был сильно озадачен визитом в его епархию высоких особ. Мне лично находиться в помещении, навевающем не самые лучшие воспоминания, было как-то не по себе. Приехали туда с отцом в сопровождении боярина Морозова, каких-то дьяков, среди которых был Алимпий, а также гридей. Государь потребовал немедленно доставить труп израдника Плесни и бежавшего с ним узника в любом виде. Перепуганный Кирияк тотчас сам побежал исполнять повеление. Бродящие за окнами в расхристанном виде его бравые орёлики испарились в мгновение ока.

Привели якобы сообщника Фоки по побегу. Его облик меня чуть не убил наповал. Это было моя точная копия, только одетая в дранную одежду. И морда битая примерно также. Волосы, правда, чуточку потемней, и взгляд не такой наглый, какой обычно у меня преобладал. Вот и всё различие, не считая одеяния. Наше сходство успели заметить дьяки и принялись тихо перешёптываться. Отец тоже выглядел слегка обалдевшим. Узника поставили на колени. Он щурился на свет и смотрел больше в пол.

— Рекомах ся, — потребовал от него дьяк.

— Макашка, течный холоп боярина Единца, — тихо прошелестел тощий узник.

— Сказывай, отроче. Кой ты еси, отнуду пришед, пошто впал в узилище? — грозно поинтересовался князь.

Парнишка сжался весь и с ужасом посмотрел сначала на князя, потом на главного сыскаря.

— Реки, дуботолк. Сам государь тя вопрошае, — заверещал на него один из дьяков.

— Макашка есмь, из смердов. Родичей не помню. Стёк по гладу зельну с веси сей в Галич-град, — скороговоркой ответил парнишка, опасливо посматривая на Кирьяка.