маленькая женщина с волнистыми без всякой завивки темно-каштановыми волосами. Она разливает в миски суп из большой кастрюли.

Подходит к ней.

– Странная, ты баба, не как другие в рудничном поселке.

– Отстань Арифов, у меня муж есть… – отвечает она твердо, без кокетства.

– Да какой там муж, объевшись груш. Ветер он, а не муж. Сбежал к старателям…

Анна роняет лицо в ладони, идет в балок. Он шагает следом. Кухня. Вдоль стены две спальные полки. На плите ведерный котел, клубится пар. Арифов хватает за плечо.

– Че ты ломаешься?

Анна отскакивает к стене. Хватает закопченный чайник.

– Ошпарю!

Вид у Анны решительный.

– Идиотка! Я ж по-доброму…

– Что Анька к себе не пустила?… – подначивает моторист Щебрин.

– Да пошел ты! У меня Нинка есть, баба статная, не чета Аньке.

Говорит без задора. Володьке не перечат. Изредка только инженер-геолог. Бульдозер тут сердце, мускулы и бесконечный гул жизни, который разносится по огромной долине с редким лиственничным редколесьем, распугивая наглых медведей и прочую живность.

– Медведь весной собаку у нас порвал в клочья, – вспоминает моторист Щебрин и смотрит пристально на смывщика.

– Пугаешь. А че пугать-то? В больнице на Тракторном я мужика видел, ему косолапый скальп содрал в один мах.

Геолог вмешивается в разговор.

– Видно, драпанул мужик с испугу. А надо стоять твердо. Или пальнуть из ружья. – Геолог переламывает двустволку, проверяет на месте ли патроны. – У меня в левом жакан, в правом крупная дробь. Пристрелял. На пятьдесят шагов любую банку сшибу.

Ружье есть у Володьки. Висит прямо в кабине бульдозера.

– Тулочка. Жаканом на шестьдесят шагов стальную бочку навылет.

Володька в день переезда, когда все отдыхают, разместясь в балке и на волокуше, ворочает рычаги своей «сотки». Неожиданно двигатель заглох. Трактор встал. Рабочие всполошились. Ходят кругами:

– Ну, чего там, Володь? Может, помочь…

– Пиндец, вам мужики! – Он стоит в распахнутой спецовке, трет ветошью промазученные ладони. Громко командует. – Походной колонной по двое становись! Ты, Щебрин за вохровца будешь. Веди на Транспортный. Тут недалече, пёхом двадцать верст.

Хохочет.

Ужинать Володька не пришел. Ночь июльская коротка, закат с восходом срастаются. Геолог сидит у костра. Переживает.

– Разведка-разведкой, а план по золоту никто не отменял. Хорошо шли, до ста граммов в сутки снимали, а теперь вот пиндец.

Работа, как в старательской артели: вверху грохот – металлический ящик с дырками, внизу проходнушка – длинный деревянный ящик, вдоль него маты резиновые. Ручная подача грунта, пробуторка. Вода подается насосом от дизеля. Вечером съем, взвешивание, составление Акта. Три подписи. Шаг за шагом вдоль русла ручья, что впадает за трассой Магадан-Сусуман в реку Омчук.

Смывщик Петр – молчаливый и страшный из-за шрама на лбу и густой бороды, дал Ване в руки лоток с песком после съема.

– На-ка, пацан, поработай… – Подражая смывщику, Ваня осторожно крутит и вертит в стоячей воде лоток-лодочку. Петр, навалясь сбоку, поправляет: – Шибче крути, шибче.

Геолог – начальник партии, совсем молодой и очень правильный – укорил. Лоток с непромытым шлихом отобрал, сломал песенку.

Мать в геологоразведке хорошо заработала. И ранней весной они вырвались на материк. Полгода колесили по стране: Магадан-Уфа-Кисловодск-Ленинград-Магадан.

«Надо же, почти тыщу профукали! – удивлялась уфимская бабушка. – Нам дом-то всего в девятьсот обошелся». А Ваня радовался и пытался ей объяснить, что урюк, это абрикосы, которые растут на деревьях, про гору Машук и многое другое, что ему тогда казалось важным-преважным. Она угощала малиновым вареньем и рассказывала, какие озорники Венькины внуки. Медали дедовы в колодец бросают. Спрашиваю: зачем? Глубину измеряем – старшой говорит. Младший рядом пыхтит. Бабкой-ёжкой меня обозвал.

Мать восторженно всем рассказывала, что хуже кролика, всю зелень на огороде в июне поела. «И ботву, и укроп, и одуванчики… И в салате, и в супе ела и ела».

Дед всё больше молчал. «Что, Надя, обратно на Колыму?» Спросил лишь однажды, словно можно было придумать что-то другое.

Рассказы о золоте его не интересовали, на это он имел неоспоримые резоны, о них Ваня в ту пору не знал, не подозревал. Это был семейный «скелет в шкафу». Табу. Одно из доказательств мировой всесильности золота, погубившего не только его прабабку, отдельных людей, но целые государства, народы.

Рудничные пацаны обзавелись ружьями. Сашка Шуляков похвалился малокалиберной винтовкой, с дальностью боя на пятьсот метров.

– Полкилометра? Да врешь ты, Шуля! – задиристо спорил Ванька, потому что его старенькая одностволка била прицельно только метров на сорок.

Задетый за живое Сашка предложил в субботу пойти пострелять в сопки. Договорились встретиться у старой шахты в распадке по дороге на Пионер.

Ваня взял с собой ружье и коробку патронов, заряженных крупной дробью нулевкой. Позвал с собой Кахира, который не имел ружья, был ниже всех в классе и пацаны дразнили его Хером, иногда Вонючкой, потому что ингушка Раиса, после ареста мужа, устроилась работать скотницей на агробазе в нижнем поселке. Здесь держали свиней и полдюжины лошадок, незаменимых зимой. В сильные морозы вставала техника и только малорослые мохнатые, обросшие инеем лошаденки, в сопровождении поселковых собак, неутомимо сновали по поселку. Запах скотины казался многим в бараке чем-то отвратительным. Ее сторонились. Лишь сердобольная Анна Малявина не чуралась Раисы. Однажды вытащила ее из веревочной петли, а потом звонко отхлопала по щекам: «Дура! У тебя сын подрастает…»

Самодельную мишень установили сначала на двести пятьдесят шагов, как было обозначено на дульной прицельной планке. Приятели спорили, горячились, но в мишень попасть не смогли ни разу и решили переставить мишень ближе.

– Дайте мне разок стрельнуть, – попросил Кахир, сидевший до этого вроде бы, безучастно в стороне.

– Ты ж не стрелял никогда! – возмутился Сашка.

– Дай ему стрельнуть. А я тебе дам пальнуть из ружья.

Сашка, сморщив по-старушечьи губы, с неохотой отдал винтовку и три патрона. Кахир утомительно долго целился. Дуло не ходило ходуном в его цепких руках, как у остальных. Стрелял спокойно, словно занимался этим давно. В мишени оказалось две пробоины, одна пуля ушла в «молоко».

В следующий выходной гоняли в сопках куропаток. На каменных осыпях птицы близко не подпускали, перелетая с места на место. Ваня израсходовал весь свой запас и подстрелил одну крупную с розоватым отливом «русловку», да маленькую «горняшку. А Шуля мазал раз за разом. Кахир подстрелил двух куропаток с большого расстояния, одну отдал Сашке.

– Мамка вкусный суп сделает, приходите, пацаны.

Но Сашка в гости не пришел. Они вдвоем ели суп из куропаток и нахваливали. Раиса оторвала голову от подушки, приподнялась, стала извиняться, что приболела, не смогла напечь им лепешек. Ее густые черные