– Быстрей! – взглядывает он на Джеймса. – Пока этот старый пень не проснулся.

Когда мы торопимся по галечной полосе к лесу, я оглядываюсь, ища в каком-нибудь окне лицо Грейс, хотя я все равно не смогла бы ее увидеть: стекло сильно бликует, отражая свет снаружи, к тому же окон у нас – не сосчитать. Сестра могла бы скрываться за любым из них.

В лесу мы направляемся к самому краю территории, пока не оказываемся там, где нас уж точно никто не сможет увидеть. Где мы в очень неуютной – для меня по крайней мере – близости к границе. Но мне приходится довериться ему, надеясь, что он, если что, меня сумеет защитить. И чем дальше, тем доверяться ему у меня получается все легче.

У Ллеу с собой полотенце, однако ветки и камешки все равно сквозь него выпирают, тыкаясь в кожу. Я опускаюсь на четвереньки, зная, что почти мгновенно на коленках появятся синяки, что у меня очень тонкая, легко ранимая кожа. И где-то в глубине души мне это даже нравится: у меня теперь есть доказательства, есть своего рода карта неведомых прежде наслаждений. Сохранять равновесие оказывается нелегко, алкоголь все же сказывается на том, сколь ровно вокруг стоит лес, сколь ровно держусь я сама.

Потом я чувствую себя невероятно счастливой. Вокруг нас перешептывается лесная листва, словно радуется вместе со мною. Как же хорошо быть влюбленным, когда весь мир за тебя! Я лежу на полотенце, а Ллеу тем временем прохаживается поблизости, отбрасывая в сторону камни, разглядывая листья на кустах. И хотя мы здесь в тени да на ветерке, жара почти невыносима. После их приезда солнце вообще печет как никогда, и я знаю, что мне это совсем не кажется.

Наконец Ллеу ложится в тенечке рядом со мной. Я подвигаюсь, кладя голову ему на живот. Поглощенный какими-то мыслями, он рассеянно касается пальцами моего лица, то проводя их быстро между губами, то прихватывая мне подбородок.

Я завожу разговор о внешнем мире, и Ллеу спрашивает, что именно мне хотелось бы узнать. Но я боюсь произнести все это вслух: «А что ты чувствовал, когда родился ребенок? А у тебя будут еще дети? А каково тебе было в юные годы? Каково это вообще – жить мужской жизнью, иметь мужское тело, такое плотное и увесистое? А что собой представляют другие мужчины? Что чувствуешь за пределами наших границ? Не стягивает ли на лице кожу от тамошней атмосферы? И не калечит ли она тело? А ты тоже думаешь о смерти?..»

– Господи, какое пекло! – роняет Ллеу.

Приподнявшись на локтях, я вытягиваю губы трубочкой и обдуваю ему лицо. Глаза у него закрыты, а губы трогает легкая улыбка. Внезапно у меня подкатывает тошнота.

– Расскажи что угодно, – отвечаю я.

– С чего наш мир тебя так беспокоит?

– Просто хочу знать. – Чувствую, как в глазах появляются слезы.

– Ты что, плачешь? – спрашивает он, не поднимая век.

– Нет. Просто голова разболелась.

Я ложусь лицом вниз, чтобы предательская влага не бежала по лицу. Старая хитрость, усвоенная даже не помню когда. А может, это вообще присущая всем людям уловка, с которой я родилась на свет?

– Не плачь, – говорит Ллеу, посмотрев на меня наконец. – Терпеть не могу, когда женщины плачут. Сущая манипуляция. – Он встает на ноги и поднимает меня следом: – Иди-ка домой и прими аспирин. Тебе бы надо получше за этим следить, – добавляет он. – И вообще, побольше о себе заботиться.

Положив мне руки на плечи, Ллеу быстро целует меня в лоб. Интересно, знает ли он, как сильно воздействует на меня его тело? И предпринимает ли он собственные меры предосторожности?

По дороге обратно к дому мы слышим голоса. Это явно разговаривают мои сестры, но различается еще и какая-то посторонняя возня. Непонятный шум постепенно сходит на нет. Ллеу в недоумении глядит на меня, но лишь какое-то мгновение.

– Похоже, затеяли какую-то игру, – высказываю я предположение.

Мы выходим на ближайшую полянку. Сестры стоят там перед чем-то или кем-то и злобно насмехаются. Здесь довольно сумрачно, густая листва плотно сплетается, совсем не пропуская света. Торчащие из земли камни, обросшие мхом, похожи на зеленые языки. Листья подернуты плесневым налетом. Сестры не слышат нашего приближения.

– Где твоя мать? – спрашивает Скай, все так же стоя к нам спиной. – Где она?

Она протягивает руку и небрежно встряхивает перед собой ветку куста. Резко вспорхнувшие оттуда птицы скрываются в листве над головой.

– Почему ваши мужчины о ней не заботятся? – присоединяется Грейс. – Почему ты сам не беспокоишься о ней?

– Небось бросили ее там одну, да? – продолжает Скай.

– Что бы она подумала, если б узнала? – добавляет Грейс.

Ллеу быстро возникает перед ними, и сестры, отшатнувшись от неожиданности, пятятся назад. Он берет Гвила за руку. У того лицо в слезах, штаны застегнуты лишь наполовину.

– Вы что ему такое сделали?! – грозно спрашивает Ллеу.

Но Грейс нисколько не пугается.

– Ничего, – вскидывает она подбородок. – Просто нашли его одного в лесу. – Она бросает взгляд на Гвила: – Шнырял тут вокруг, делая то, что делают мужчины.

Гвил, опустив низко голову, отворачивается от них, утирает глаза тыльной стороной ладони.

– Оставьте его в покое, – говорит Ллеу.

– А то что? – с улыбкой спрашивает Грейс. Однако стоит ему подступить к ней всего на шаг, как сестра, несмотря на всю свою браваду, быстро ретируется.

– Так безжалостно вести себя с ребенком! Это отвратительно. Будь ты мужчиной, я бы врезал тебе не задумываясь.

– Что ж, хорошо тогда, что я не мужчина, – отвечает Грейс.

У Ллеу непроизвольно вскидываются руки, но тут же опускаются по бокам.

Мы с сестрами уходим, оставляя мужчин позади густых деревьев. Обе они в нервозном, даже каком-то эйфорическом состоянии. Мы пережили кое-что еще! Ведь что такое мальчик – как не маленький, уязвимый мужчина. Безопасный образец. Так что мы сумели кое-что для себя выяснить, кое-что доказать. Но тем не менее мы по-прежнему очень хрупки и ранимы, и нам нельзя об этом забывать.

Вечером, задремав у себя в комнате перед ужином, я просыпаюсь, оттого что Грейс тянет меня за волосы и охаживает оплеухами, пока я наконец не вскидываю, защищаясь, руки и не скатываюсь с постели. Поглядев на сестру, вижу, что она вся красная, что ее буквально бьет истерика.

– Мама! – с придыханием вскрикивает она, на миг прекратив меня лупить. – Мама!

– Что? – недоумеваю я, даже забыв о своих звенящих от боли ушах. – Что стряслось?

– Ее еще нет! – кричит Грейс.

В комнату вбегает Скай и принимается царапать себе лицо и громко голосить, пока мне не удается найти в комоде хороший отрез кисеи, чтобы замотать ей рот и заткнуть глотку. Однако это все равно не унимает ее стенаний.

И тут меня тоже охватывает страх, ноги подкашиваются, и я вместе с сестрами начинаю отчаянно вопить. Потому что внезапно это превращается в реальность: мать пропала.