– Вам идет этот цвет, – заметил Николай Михайлович.

Алена улыбнулась, достала из серванта два бокала и бутылку коньяку. Откупорила ее сама, разлила по бокалам, один поднесла Николаю Михайловичу, села рядом, закинув ногу за ногу. Полы халата разметались, обнажив белизну кожи ее ног.

– Пьем? – заглядывая в глаза Николаю Михайловичу, Алена стукнулась своим бокалом о его бокал.

Николай Михайлович молча поставил бокал на столик, взял из рук Алены ее бокал, отправил вслед за своим, взял ее за плечи и повалил на спину, головой на диванные подушки. Судорожными движениями рук Алена сорвала с него рубашку, стянула брюки, пока Николай Михайлович покрывал ее лицо и грудь поцелуями, распахнув халат. Часто-часто она задышала, закрыла глаза, расслабилась, отдавшись на волю плоти, протяжно постанывая и облизывая губы. Но она не чувствовала его, как и он не чувствовал ее, поэтому ничего не вышло. Николай Михайлович сел, закурил. Алена прикрылась халатом, кусая от досады губы. Все зря.

– Где ты? – спросила она.

– Что? – не сразу отозвался Николай Михайлович, словно оторвался от чего-то.

– Ты думаешь о ней?

– О ком? – тяжело вздохнул Николай Михайлович. – Куда пепел стрясти? – показал сигарету с вот-вот готовым упасть, сорвавшись, столбиком пепла.

– Ты знаешь, о ком, – не услышала его вопроса Алена. Николай Михайлович стрес пепел себе в руку. – Я видела, как она на тебя смотрела, – продолжала. – Заметила, как ты смотрел на нее. Она в этом спектакле только из-за тебя.

– Что за бред?! – поднялся Николай Михайлович с дивана, заходил нервно по комнате.

– Не мельтеши, – попросила его Алена. – Замени режиссера – увидишь, что она никогда больше не придет на репетиции.

– Да кто она? – подошел Николай Михайлович к окну.

– Даша Белая, – произнесла четко Алена. – От вас такие искры летят, что других задевают.

– Вы в своем уме, Алена Ивановна?

– Я-то в своем. В своем ли ты? – озадачила. – Мне жаль тебя, – произнесла вдруг. – Ничего хорошего из вашей связи не выйдет. А теперь извини, пошел вон! Да, за спектакль на переживай. Я – профессионал. На работе ничего не отразится.

Николай Михайлович, недоуменно покачав головой, быстро собрался и ушел.

Алена выпила два бокала коньяку залпом, рухнула на диван, лицом в подушки, затряслась в беззвучном рыдании. Может быть, ей померещилось и она напраслину нагнала? Может быть, придумала все от мнительности? Еще не поздно вернуть его!

Но, сколько ни набирала Алена номер телефона Николая Михайловича, тот не отвечал. В отчаянии Алена разбила свой телефон, швырнув об пол.

ЭПИЗОД 27

Ничего не получалось на репетиции у Юли Пересильд. Двигалась она машинально, не следила за собой и не слушала музыку, не считала шаги, сбивалась с ритма и сбивала других. Трагедия с автокатастрофой на границе, в которой погибла Дашина мама и другие пассажиры, кроме водителя, никак не коснулась ее лично. Ее не заботило обсуждение и обмусоливание темы, не требовалось ее участие в скорби и соболезнования. Юля вообще не знала тех людей в бусе, даже маму Белой, видела мельком в магазине, и все. Да, не повезло Белой, да, жалко, что мама у нее умерла. И что дальше? Ее всецело занимали мысли только о Коле Коте. Ее трагедия заключалась именно в нем, в том, что с ним случилось. Она была гораздо страшнее смерти незнакомых Юле людей. Юля не знала их. Она знала Пиноккио, молодого парня, который обязан был жить и не имел права умирать, а не теток в возрасте. Они, погибшие, пожили. Этот же и не дышал-то как следует. Так по ком убиваться? Смерть неизбежна. От нее не убежишь. Но лучше, чтобы она приходила как можно позже. Тем, в бусе, было суждено погибнуть. Коле Коту еще рано. Он же такой…

Погрузившись в собственный мозг, тасуя мысли, будто карты, Юля потерялась в пространстве и во времени, запуталась в своих же ногах и рухнула на паркет, как подкошенная, ударилась головой об пол. Падение помогло прояснить разум, отвлечься на боль в затылке. В кровь башку не разбила, но шишка вскочила не хилая, нащупала пальцами.

– Пересильд, хватит мечтать! – накричал на нее Мелешко. – Ты с нами или где?

– Или где, – буркнула Юля.

– Не слышу! – угрожающе зыркнул хореограф, как он думал, но этим грозным видом только рассмешил Юлю.

– Она еще и ржет без причины! – горячился Сергей. – У нас конкурс горит, а она мне шизофрению симулирует!

– Юль, ты чё? – присела рядом на корточки Павловская.

– Надоело корячиться, – сказала Юля. – Растяжку эту долбаную делать, шпагат совершенствовать! Зачем? Что я вообще здесь делаю? Я должна быть в больнице, с ним, понимаешь?

– Ну, так иди, – подтолкнула ее к действию Таня.

– И пойду, – решительно заявила Юля, взялась за Танину протянутую руку, встала на ноги. – Спасибо тебе, – чмокнула ее в щеку, направилась к раздевалке.

– Пересильд, куда намылилась? – догнал Юлю окрик Мелешко.

Но она не прореагировала на него. Пошел он! Все равно не обидится. Она потом наверстает, за десятерых вкалывать будет, лишь бы с Пиноккио все было в порядке. Лишь бы он жил.

Юля выбежала на Площадь. Пошел дождь. Сильный ливень, словно стеной, заслонил солнце, будто предупреждая, что ей не нужно туда, куда она летела. Но Юлю невозможно было остановить. Она чувствовала, что должна быть рядом с Колей во что бы то ни стало. Ни ветер, набросившийся внезапно, как в лобовой атаке, в помощь дождю, ни услилившиеся ливневые потоки не могли помешать принятому Юлей решению оказаться в больнице, чтобы не дать смерти забрать у нее любимого человека. Хватит смерти того урожая, который она собрала в разбитом и искореженном бусе. О Пиноккио пускай и не мечтает. Кишка тонка!

Юля шла сквозь водяной шквал, раздвигая его руками, как плотную завесу, упрямо и целеустремленно, точно какая-нибудь шхуна в шторм на маяк. Ее маяком были огни больницы. С каждой секундой она приближалась. «Ты потерпи, – шептали Юлины губы, хотя ей казалось, что она кричала, пытаясь достичь каким-то невероятным образом Колиных ушей, надеясь, что он услышит ее. – Еще чуть-чуть, и я буду с тобой. Только ты дождись меня, слышишь? Пожалуйста, не умирай. Или мне придется тоже… Нет, нам обоим не придется. Дыши, не забывай дышать. Только дыши…»

До больницы Юля добралась, остановилась, прислонившись к стеклянным дверям спиной, отдышаться. Будто тысячу километров преодолела. Вытянула руку вперед с поднятым средним пальцем. Нате, мол, полюбуйтесь, дождь и ветер, жалкие прихвостни смерти! Чё, съели? Не пустили ее? Задержали? Щас и с вашей уродиной-хозяйкой разберемся!

Юля рванула дверь на себя, вошла внутрь. Нигде не останавливаясь, оставляя после себя мокрые следы повсюду, где бы не проходила, направилась к палате, в которой лежал Пиноккио. Ее пытались задержать, кто-то ухватился за плащ, она вылезла из-под плаща, оставив шмотку в руках незнакомца. Возле Колиной палаты суетились люди в белых халатах. Неужели опоздала? Мама Пиноккио, растерянная и заплаканная, не понимала, что случилось. Все же было хорошо! И вдруг дыхание ее сына замедлилось. Юля сорвала белый халат с ее плеч, накинула на свои. Подмигнула Илоне Васильевне, мол, не волнуйтесь. Вошла в палату. Коле что-то вкалывали, напялили маску кислородную. Юле снова пытались помешать, схватили за талию, сжав в кольце сильных рук.