девушка почувствовала свою вину и осознала значимость его деяний. Старый манипулятор. Она подает ему кинжал, еле сдерживая улыбку.

— Сосредотачиваешься на тыкве и мысленно половинишь ее. Как только образ в голове созрел — переноси его на тыкву. Что ты видишь?

Людмила и в самом деле заметила, как края разрезанной тыквы потемнели, а косточки стали коричневыми. Изнутри тыква словно бродит и вот-вот…

Тыква взрывается, когда ее касается кинжал. Куски разлетаются во все стороны, выплескивая на рубаху пугала противно пахнущую кашицу. Кинжал же застывает в верхушке шеста, чуть подрагивает рукояткой, словно негодует, что его используют для тренировки, а не для ранней забавы — рассекания вен.

— Поняла? — прищуривается старик.

— Вроде бы да.

— Тогда пробуй вон на той тыкве. Эх, молодежь, никаких тыкв на вас не напасешься, — старик с кряхтением садится на чурбак.

Снова и снова Людмила старается представить себе сердцевину тыквы. Снова и снова кинжал улетает прочь. Она уже собирается отчаяться и послать к темным силам вредного старика, который своими едкими репликами едва ли не доводит до слез, а может даже надеть на седины долбанную тыкву, которая никак не хотела показывать прогнившее нутро. Лишь гордость раз за разом толкает в спину и заставляет идти за улетевшим кинжалом.

Картинка не хочет накладываться одна на другую и тогда Людмила решает представить на месте тыквы лицо Павла Геннадьевича. Лицо расширяется, щеки вылезают за уши и хорошо накладывается на срез тыквы. Внутренность чернеет и в эту-то черноту и влетает кинжал… Тыква взрывается, как недавно взорвалась ее товарка от руки деда Миши.

— Хм, ты же не увидела гниль? — спросил старик.

— Увидела. Вот и бросила.

— Мне-то не ври, я ложь за километр чую. Ты кого-то представила?

Людмила потупилась.

— Понятно. Людочка, ты пойми — сердце может тебя подвести, а вот глаза вряд ли обманут, если сама не позволишь. Бери вон ту тыкву и бросай снова. Ты должна увидеть суть.

Третья тыква с мятым боком водружается на шесте.

— Выдохни. Закрой глаза. Расслабься. Тебе хорошо и спокойно. Дыши. А теперь открой глаза и посмотри на тыкву так, как будто собираешься приготовить из нее кашу для любимого человека. Смотри-смотри. А теперь представь, как разрезаешь…

Людмила и в самом деле старается представить, как готовит кашу для Фердинанда. Как берет нож и взрезает твердую розовато-желтую корочку. И как отшатывается, когда на стол выползает дурно-пахнущая жижа.

— Увидела! Теперь совмести этот образ с тем, которая держится на шесте. Бросай!

Как и в прошлый раз тыква взорвалась от одного прикосновения кинжала Харунта.

— Молодец! Я тобой даже чуть-чуть горжусь.

Людмила оборачивается и чувствует, как улыбка расползается по лицу. Но похвала похвалой, а нужно еще узнать — как разузнать человека.

— Да вижу, вижу твой вопрос. С людьми еще проще — ты видишь их глаза, а через них и нутро можно увидеть. Просто приглядись к человеку — посмотри в его глаза и там уже увидишь пляшущих демонов, либо скорбящих ангелов. Старайся тренироваться сначала на фотографиях, а потом уже на обрывках из фильмов.

— А ты? Ты можешь видеть, дедушка?

— Да. С одного взгляда вижу человека. И знаешь — на большинство я бы с превеликим удовольствием не смотрел. Слишком много черного в людских душах, слишком много зла, хоть и под личиной благодетели…

Людмила подходит и гладит деда Мишу по плечу. Он поднимает голову и в уголке глаза сверкает слезинка.

— Ладно, девка, это все лирика. Давай-ка мы попробуем на прочность твой щит — не зря ли каталась к Белому морю?

Людмила кивает и отпрыгивает прочь, когда дед тянется за вилами. Щит Мантиры поднимается до уровня плеча. За все те атаки, которые дед Миша старался провести, он не смог коснуться ее ни разу. Да, Людмила не боялась прикосновений металла, но тем не менее — щит всегда оказывался там, куда бил старик. Щит словно жил собственной жизнью и был крепким и надежным…

Как Фердинанд…

Вечер

Дед Миша смог убедить Людмилу, что артефакты лучше оставить у него. У него и тайник есть подходящий и никто его не тронет, так как старик находится под защитой обещания Властительного Иордания. Да и тренироваться лучше под защитой Проклятой вербы, чем в квартире, напичканной видео- и аудиоаппаратурой.

Вот только сапоги старого Круатоса она оставила себе — надо же как-то выбираться за город. Проезжать мимо храмников с Истинным взором не хотелось, лучше пролететь по воздуху незримой тенью.

И сейчас Людмила возникает на своем балконе, материализуется из воздуха. Все также скрыта чарами от камер, а от соседей кирпичными перегородками. Теперь в душ и спать. Завтра снова рабочий день и вряд ли он будет хорошим — Павел Геннадьевич не отошел от крупного провала с тритонами.

В квартире все также слышатся стоны со стороны компьютерного монитора. И те же инквизиторы насилуют ведьму… Одобрено к просмотру Святой инквизицией. И Людмила возле монитора, вернее ее мастурбирующий образ.

Она снимает заклинание ложного образа и откат колдовства снова бьет по девушке. На этот раз несильно, словно приступ мигрени, но тоже неприятно. Обычный настой ромашки снимает болевые ощущения.

Душ бодрит и снимает усталость. Людмила уже почти укладывается в кровать, когда раздается звонок в дверь.

Кто может появиться в такое время?

— Кто там? — спрашивает девушка.

— Людмила, прости за позднее посещение, — раздается голос, от которого у девушки внутри все замирает.

Фердинанд!

Дверь тут же распахивается, и он стоит в коридоре. Как всегда, Фердинанд выбрит, подтянут, только на щеке шрам от зажившей царапины. Какой же была рана, если даже магия инквизиторов не смогла ее до конца залечить? Людмила вопросительно смотрит на заместителя начальника, а он в ответ любуется ее фигурой, еле скрытой шелковым халатиком.

— Что привело вас сю…

Людмила не успевает договорить, как он стремительно делает шаг и впивается в ее губы.

— Ничего не говори, — шепчет Фердинанд, на миг оторвавшись от Людмилы.

— Я все равно не уйду, и ты будешь моей.

— Нам нель…

Снова он не дает ей договорить и горячие губы глушат звуки.

Дверь закрывается, и они остаются в квартире одни. Он и она. И тонкие слои одежды между ними.

Рука Фердинанда скользит по шее Людмилы, вызывает мурашки и приятное томление. Вторая рука придерживает за талию, и Людмила успевает поблагодарить темные силы, что он держит ее. Ноги становятся резиновыми и норовят согнуться. Все тело превращается в вату, только оживают руки и ложатся на плечи Фердинанда, сжимая в жарких