И вот теперь мы переходим к религиозному аспекту преобразований Каролингов, который был неразрывно связан с описанными выше задачами государственного правления. Для франков эта неразрывность большей частью, несомненно, была внове; как уже упоминалось в начале главы, она, скорее всего, была продиктована структурными взаимоотношениями между Каролингами и Церковью, начавшимися с воцарения Пипина в 751 году или даже ранее. Но каковы бы ни были ее истоки, к 780-м годам она уже проявлялась в полную силу и в течение века составляла значительную часть политической риторики и даже практической политики. Карл Великий и его преемники стремились ни больше ни меньше как сформировать всеобщую нравственную парадигму для спасения всего франкского народа и считали, что за всеми их деяниями неотрывно наблюдает Господь. Особенно заметно это в выдающемся капитулярии «Admonitio generalis» 789 года, регулировавшем проблемы нравственности церковников, иерархии епископов, необходимости мира и согласия, праведности и избегания прегрешений и прочего в том же духе, что обычно обсуждалось на церковных соборах (и в основном заимствовалось из канонических установлений), но в данном случае было издано отдельно под именем короля и адресовано всем. Эта риторика смешивалась с наставлениями более светского характера во многих последующих текстах[125]. Как мы уже видели, правители Восточной Римской империи / Византии считали правильное христианское учение и обряды основополагающими для своей политической задачи – точно так же считали и вестготы (а франки располагали доступом к текстам испанских церковных соборов), и никто из более поздних средневековых правителей не стал бы этого отрицать, если бы его об этом спросили. Однако ни в одном более позднем государстве, за исключением разве что Франции при Людовике IX и гуситской Богемии, вопрос духовно-нравственного преображения – «исправления», как его называли Каролинги, – не стоял так остро. Участвовать должны были все (по крайней мере, вся элита империи), и участвовать непосредственно. Посыл этот исходил от короля, а не от Церкви, хотя франкские епископы и принимали в «исправлении» деятельное участие, тогда как римские папы относились к нему гораздо прохладнее, а некоторые папы, например Пасхалий I (817–824) – агрессивно и даже враждебно. Лишь в более поздний период IX столетия папы Николай I (858–867) и Иоанн VIII (872–882) осознали, что заинтересованность франков в религиозной легитимности даст им повод вмешиваться в политику к северу от Альп[126].

Королевские указы подкреплялись четко структурированной программой образования. В послании Карла Великого своему верховному духовенству, написанном около 784 года, подчеркивается, что образование обязательно для всех, кто желает угодить Богу (или, надо полагать, королю), и с тех пор мы находим систематические упоминания о школах: в Ахене, в частности, имелась школа для знати при дворце, а королевские монастыри, такие как обитель Св. Мартина в Туре на западе или Фульдское аббатство на востоке, отличались особенным усердием в обучении как монахов, так и светской знати. В первую очередь по этой причине короли рассчитывали, что графы и missi смогут читать их наставления и указы, и, судя по всему, несмотря на неизбежные исключения, этот расчет был оправдан. Кроме того, монастыри собирали библиотеки, переписывая крупные массивы более ранних текстов разного рода: немало классических произведений на латыни – сочинения Цезаря, Горация, очень многое из Цицерона – дошло до нас только благодаря копиям, сделанным при Каролингах. Образовательная программа увязывалась с еще одним нововведением Карла Великого, поддержанным и его преемниками: при дворе привечали интеллектуалов со всей Франкской державы и покоренных земель (а также из Англии и Ирландии), которых манило предлагаемое королями щедрое жалованье (и почти все прибывшие действительно обогащались) и сама возможность приобщиться к такому масштабному преобразованию. В их числе были Алкуин из Нортумбрии (вполне вероятно, приложивший руку к королевскому посланию 784 года и «Admonitio generalis»), Теодульф из Испании, а затем и Эйнгард из Восточно-Франкского королевства; в следующих поколениях их ряды пополнили главный советник Карла Лысого архиепископ Реймса Гинкмар, ирландский богослов Иоанн Скот Эриугена и крупные представители франкской знати – такие как Рабан Мавр. Это были королевские советники и зачастую серьезные политические игроки; они обеспечивали критическую массу новых сочинений (библейских толкований, богословских трактатов, поэзии, исторических трудов), полемику и интеллектуальный подъем. Тенденция, наметившаяся в наших источниках уже к 790 году, удерживается в течение последующих трех поколений. Подтверждается она и масштабностью некоторых трудов, созданных при дворе, – таких, например, как написанный в 790–793 годах Теодульфом «Труд Карла» против антииконоборческих протоколов Второго Никейского собора или пространные отповеди Гинкмара и других в 850-х годах учению фульдского монаха Готшалька о предопределении. На ученых мужей возлагалась обязанность не просто советовать королям, но «вразумлять», как Карл Великий вразумлял всю свою державу в 789 году, и у нас имеется масса документов именно такого назначения – в частности, на этом поприще преуспел Гинкмар[127].

Важно учесть, что не только духовенство участвовало в этих преобразованиях. Эйнгард был мирянином, к тому же не из самой знатной семьи, и авторитет при дворе завоевал благодаря острому уму; поколением позже Экхард, граф Макона (ум. ок. 877), в завещание которого включены несколько кодексов, хроник и сочинений отцов Церкви, был не менее истовым приверженцем каролингских начинаний. То же можно сказать и о королевской династии: Людовик Благочестивый был предан преобразованиям душой и телом, как и его сестры. Пожалуй, самым показательным примером здесь выступает Дуода (ум. ок. 843), жена Бернарда Септиманского (камерария Людовика Благочестивого и весьма одиозной фигуры в смутный период около 830 года), написавшая книгу поучений для своего сына Вильгельма, наполнив ее внушениями и наставлениями из Библии и католической литературы. Если Дуода была для этого достаточно образованной и ей хватило знаний, почти наверняка полученных в Ахене, насчет мужчин-аристократов ее ранга сомневаться тем более не приходится[128]. Таким образом, можно сделать вывод, что по крайней мере часть знати проникалась замыслом Каролингов именно так, как надеялись Карл Великий, Людовик и их религиозные идеологи. Как мы видели в главе 2, франкская знать давно считала себя по определению добродетельнее остальных, однако двор и школы Карла Великого и Людовика Благочестивого явно давали ей для этого новые основания.