— Говоришь, у Салтыкова служит… — наконец медленно произнесла Екатерина.

— Так точно, матушка, — с готовностью подхватился Безбородко, — не то чтобы служат-с, а, скорее, приятельствуют. А посему присматривают за земельными угодьями фельдмаршала. Вице-губернатору, коим Александр Николаевич Зубов являются, оно сподручней сие осуществлять, как вы понимаете… Да… А вообще-то род Зубовых старый, от боярина царя Ивана Третьего пишутся… Не бедствуют… Да и кто ж у нас в губернаторском чине бедствовать-то будет? Никак нельзя-с, да… Окромя Платона Александровича, Александр Николаевич еще троих сыновей имеют-с — все кавалергардами служить изволят. Старший состоит в чине полковника-с, средний — секунд-ротмистром, а младшенький, Валериан Александрович, — подпоручиком-с… Да…

— Это я люблю, когда служат… Это я люблю… — задумчиво отозвалась императрица.

— Еще три дочери есть. Екатерина, Анна и Ольга… Старшая Ольга Александровна слывет отменной красавицей. Говорят, кто увидит ее стать однажды, так потом долго не в себе-с… Да…

— Какая Ольга Александровна? — вдруг встрепенулась императрица.

— Зубова… Ольга Александровна Зубова, о семье коей я вам излагать имею честь, матушка.

Безбородко удивленно посмотрел на императрицу. Что-то ее явно беспокоило. Екатерина, как и всегда, слушала внимательно, но думала о чем-то еще.

— Скажи, Саша, а как Платон Александрович в походе-то оказался?

— Тут, матушка, интересный случай имел место быть. Платон Александрович в походе-то никак не должны были быть-с. Полк-то его вас в Царском Селе дожидается… Да… Да только Платон Александрович с донесением якобы отправлен был… в кавалергардскую роту, вас сопровождающую… Аккурат за два дня до инциденту и прибыли-с… Да…

Императрица вдруг отставила чашку с кофе и повернулась к Безбородко.

— Ты на что, Саша, намекаешь? — нахмурилась она.

— Господь с вами, государыня, — Безбородко поперхнулся молоком, — ни на что я не намекаю. Докладываю все как на духу, как ваше величество приказать изволили…

— Да ладно, знаю я тебя! Ты ж напрямую-то, может, и не скажешь, а подведешь все, подашь так, что и задумаешься… Говоришь, отец с Салтыковым дружит…

— Так точно, матушка. А фельдмаршал Салтыков нынешнего-то светлейшего не очень жалуют-с…

— Да знаю я… — Императрица раздраженно отмахнулась.

Отношения князя Николая Ивановича Салтыкова с генерал-фельдмаршалом империи Потемкиным были, прямо скажем, натянутые. Об этом знали все, знала и Екатерина. Салтыков принадлежал к древнейшей ветви царских сановников еще с допетровских времен. Род настолько тесно переплелся с царствующим домом Романовых, что отделить один от другого можно было только, что называется, с кожей. Екатерина и не пыталась. Она уважала Николая Ивановича и за заслуги перед Отечеством — одно только усмирение пруссаков чего стоило, и за личные качества. Уважала настолько, что доверила ему после смерти Панина наставлять цесаревича. Что же касается Потемкина, то государыня понимала, насколько ревностно может относиться Салтыков к его возвышению и нынешнему превосходству. Понимала, но ничего сделать не могла. Потемкина она любила.

— За два дня, говоришь, прислали… С пакетом! Ну что ж, знать, так тому и быть!

Императрица хлопнула ладонью по столу. Она привыкла к борьбе древнейших аристократических фамилий за влияние при дворе. Более того, считала это вполне естественным. А в борьбе, как известно, все средства хороши. И то, что Платон, по-видимому, был ставленником «партии Салтыкова» и потому оказался «пред державные очи», на самом деле мало что меняло. Да и выпавшим на его долю случаем малой явно воспользовался отменно!

— Ты, Саша, вот что. Старика Зубова-то с дочерьми в столицу переводи. Да обставь все по-умному, как ты умеешь… Платона Александровича двору представим уже по моем возвращении. Не хочу я, чтоб от дорожного инциденту цепочка тянулась… Нехорошо это. Там были свои герои… Правда, что теперь нам с ними делать, я не очень понимаю… Ну да ладно, разберемся как-нибудь… Ты смотри, чтоб слухи раньше времени не поползли… Хочу, чтоб официально с Платоном Александровичем мы в Петербурге повстречались.

Утреннее кофепитие явно заканчивалось. Пора было браться за дела.

— Как изволите, матушка, — поклонился, привстав, Безбородко. — Воля ваша, как скажете, так все и будет.

1825 год, 13 декабря. Санкт-Петербург.

Дом Российско-Американской компании

Дом Российско-Американской компании был виден издалека. Он являлся одним из самых внушительных зданий в этой части набережной. Если, конечно, не считать дворца графов Чернышевых, недалеко от которого Николай Петрович Резанов, не без умыслу, присоветовал дирекции компании откупить особняк. Предприимчивый Резанов спешил перевести главное управление компании из Иркутска сюда, в столицу, поближе к трону, поближе к власти.

Дворец графов Чернышевых стоял на том самом месте, где позже будет построено красивое, но несколько холодное здание Мариинского дворца. Рядом, на углу Мойки и Вознесенского проспекта, был разбит небольшой сквер, который отгораживался от подъездной аллеи, ведущей к парадной особняка, изящной чугунной решеткой. В девятнадцатом веке в особняк Российско-Американской компании можно было попасть как со стороны Мойки, так и со стороны проспекта.

В который раз Дмитрий проделывал этот путь… И во сне, когда из глубин подсознания всплывали образы, вызванные обрывками недодуманных мыслей и случайно оброненных фраз, и наяву, когда он перебирал в голове события того дня… От Сенатской площади к Синему мосту, а затем направо, к двухэтажному особняку в стиле русского классицизма…

Откуда, черт возьми, взялась эта фраза про «русский классицизм»? Наверное, из какого-то туристического проспекта. «Непонятно только, почему я так реагирую именно на это место, именно на эти события и именно на этот конкретно взятый адрес? Ну, хорошо, в первый раз еще могло бы так биться сердце, но сейчас-то что?»

Тем не менее Дмитрий знал, почему. Ему трудно было выразить ответ словами. Это было что-то вроде чувства, которое испытываешь к месту своего рождения, или, в случае Дмитрия, перерождения. Именно здесь вся его жизнь, все его помыслы, все его стремления развернулись и отправились совершенно в другом направлении.

Нечто подобное он, наверное, будет испытывать и на том далеком калифорнийском берегу, где «провалился» в прошлое. И откуда, собственно, и начался этот его «новый путь». Наверное, когда он там окажется вновь, его будет также потряхивать, как сейчас. Где-то на уровне подсознания Дмитрий был уверен, что именно так оно и случится.

И все же это место в Санкт-Петербурге было для него абсолютно особенным. Если там, в Калифорнии, все было необычно, фантастично и происходило как будто не с ним — словно он следил за событиями из зрительного зала, то здесь все было каким-то… родным, что ли. Своим и в то же время безнадежно ушедшим. Как поезд, который отошел от перрона, безвозвратно увозя все самое любимое и дорогое. Ты еще машинально улыбаешься, бодро машешь рукой, стараясь хоть как-то поддержать смотрящие на тебя глаза, полные отчаяния, а сам только и мечтаешь, чтобы поезд поскорей скрылся и ты, наконец, смог дать волю нахлынувшим чувствам.