Цифры рябили в глазах: тринадцать тысяч сто бревен… Шесть тысяч двести шестьдесят плах… Семнадцать плотов сосновых и пять барок теса для крепостных стен и башень… Двадцать шесть тысяч семьсот двадцать три гвоздя… Он хмыкнул, вглядываясь в последние цифры. Надо ж, какая точность! Только что с этой точностью делать? Как определить, что «Строельная книга» не врет? Пересчитывать гвозди в стенах, скобы и бревна в частоколах и городне?

Эх, скука смертная! От досады он не находил себе места, понимая, что одним месяцем не отделаться, если проводить ревизию как положено, сверяя каждую запись… Впрочем, какие месяцы, если нагрянут калмаки? Того гляди, не только крепость сожгут с треклятыми книгами заодно, но и самого головы лишат!

Мирон сердито выругался про себя и поднялся из-за стола, сдвинув книги в сторону. Дьяк тотчас поднял взгляд от длиннющего «столпа», вопросительно посмотрел на князя.

– На свет белый гляну, – пояснил Мирон, направляясь к выходу, мысленно поклявшись не возвращаться к ревизорским делам, покуда не кончится канитель с калмаками и кыргызами. Или пан, или пропал! Тут уж куда кривая выведет!

Солнце почти скрылось за скальной грядой, утыканной редкими лиственницами и чахлыми березами. Полыхал багрянцем закат – словно ушат крови расплескали по небу. Но горожане продолжали копошиться на валах, у рвов. Мирон шел вдоль частокола от башни к башне, удивляясь, как споро, без лишних разговоров работали люди. Особо осмотрел южную сторону острога; она и впрямь походила на грудь воина в латах. Четыре башни с обламам[42]выдавались вперед, позволяя стрелкам вести фланговый огонь. Из бойниц верхнего этажа виднелись дула затинных пищалей и легких пушек. Кряжи частокольные – толстые, надежные. Чтобы их усилить, земляную насыпь изнутри подняли выше человеческого роста.

На западной стороне, где не было стены, Мирон глянул с гребня скалы вниз – холодом дохнула, потянула к себе пропасть, – но не отшатнулся. Далеко внизу кипела белопенная река.

– Барина, барина, давай в крепость, шибка давай! – послышался чей-то голос.

Князь оглянулся. К нему подбегал Спирька-ясырь. Бедолага запыхался от усердия, по потному лицу размазал грязь замызганным рукавом.

– Воевода зовет! Шибка сердита! – произнес он, задыхаясь. – Велел шибка бежать, как марал!

Мирон хмыкнул и направился быстрым шагом в гору. Спирька потрусил следом.

* * *

Третий день пошел, как воевода переехал на житье в крепость. Осадное, обнесенное крепким заплотом подворье Костомарова было более чем скромным. Часть избы занимала канцелярия, во второй половине проживал Иван Данилович с семейством. В канцелярии – судейская комната, в которой работал сам воевода, рядом – комната для письменного головы и его подьячих. В судейской – длинный, покрытый скатертью стол, в красном углу – киот с иконами. Лампады возле него горели тускло, наполняя воздух чадом горелого масла. По левую руку воеводы – «зерцало», по правую – резной сундучок с печатями. У стен – лавки для посетителей, тут же короба с царскими указами и грамотами. Но в этот вечер всех посетителей велено было гнать в шею, а короба не раскрывались с тех пор, как Иван Данилович перебрался в крепость.

Опечаленный воевода то и дело подходил к открытому оконцу, выглядывая лазутчиков. Ускакали они в кыргызские степи до зари пятого дня, и ни один еще не вернулся. Только-только закончился совет, который держал Иван Данилович со своими верными помощниками. Должность у него была стратилатская, отнюдь не военная. Но плох тот воевода, кто не смыслит в ратных делах. А Костомаров смыслил, в ином случае не продержаться бы его острогу целым и невредимым на буйной кыргызской землице.

Совет только назывался советом. Воевода не слишком церемонился. Стучал кулаком, угрожал карами небесными всем за то, что работы на остроге шли, как он считал, ни шатко ни валко. Атаман и стрелецкий майор пережидали бурю молча. Но Сытов что-то невнятно пробубнил в свою защиту. А воевода словно ждал этого и взбеленился еще больше.

– Тебе бы, Козьма, ноздрями мух ловить, – посмотрел на него с презрением Костомаров. – Мурластый стал? Брюхонь в кольчугу не влезат? А то боишься, убьют тебя кыргызы? Убьют – не велика беда! Зато крести[43]на твоих костях поставлю, на образ твой молиться станем, почитать, как великомученика!

Сытов глядел тоскливо. Видно было, что не с руки ему стать великомучеником, не радовали ни часовня на костях, ни икона с собственным ликом. А воевода уже забыл о Козьме Демьяныче, переключился с укорами на крепостного канонира. Но все же через час, хоть и с горем пополам и с воеводскими криками, обсудили и утвердили осадный список – «Расписание оборонительного приготовления с показанием сил человеческих и воинских».

На пяти листах весь порядок расписали подробно и с тщанием. Видно, и впрямь не надо учить воеводу, как держать осаду!

– Поутру, того гляди, в бой пойдем! – Костомаров поднялся с кресла. – А теперь помолимся Господу победительному, чтобы воинство наше сброд калмацкий да шушваль кыргызскую, как полову, разметало!

Все закрестились на светлый лик Христа. А Сытов принялся бить поясные поклоны. Костомаров снова прикрикнул на него. И Козьма Демьяныч необыкновенно шустро ринулся вон из воеводской избы.

Следом ушли быстрыми шагами стрелецкий майор и казачьи атаманы. Хоть и понужал их воевода крепким словом, но понимал, что служивые за две недели сделали невозможное. Оборону крепить – это вам не в городки биться, да еще с гарнизоном, где половина состава пороха не нюхала, свиста стрелы не слышала.

– Гляди, Мироша, – разложил Иван Данилович на столе карту сибирских земель. И пятерню растопырил над густой сетью речных проток, на которые разбивалась река ниже острога. – Вода здесь даже в половодье только до брюха лошади достает, островов не счесть. Так что перебраться им проще пареной репы. Засаду бы там учинить, заманить в урочище, – Иван Данилович тоскливо вздохнул, – а на выходе пушки поставить да стрельцов пару сотен, и был бы тому войску полный кирдык! А так… – он с досадой оттолкнул от себя карту, – все их лазутчикам давно известно: и про арсенал наш хилый, и про тайные ходы, и колодцы, что от реки питаются. Перекрой их – и останется гарнизон без воды. А без нее, голубушки, и трех дней не протянем.

– Но ведь кыргызы и раньше подходили к острогу. Вы же, вроде, легко отбивались? – подал голос Мирон, разглядывая карту, поверху которой слева направо прописаны буквы – затейливые, витые, хвостатые. И сообщали те буквы, что земля, помеченная на карте, давным-давно уже русская. Только на этой русской землице вольготно всем, кроме хозяев. Вон и гости скоро пожалуют!

Воевода, подтверждая его мысли, ответил с кривой усмешкой:

– А ты, Мироша, видел, как тын посечен стрелами да топорами? А флюгера да орлы на башнях дырками сверкают аки сито. Отчего, думаешь? Это все от легкости или стрел кыргызских? В острог мы их не пустили, но крови-то людской пролили – с озеро наберется.