Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Слушай, когда-нибудь этому будет конец?
Она ответит:
— Будет. Если ты женишься во второй раз более осмотрительно. Но помни, что актрисы ездят на гастроли, спортсменки — на соревнования, ткачихи везут в другие города опыт, а докторши и кандидатши наук обожают симпозиумы тоже подальше от собственного дома.
— Во второй раз я женюсь на лифтерше тете Паше, — ответит Антон. У него легкий характер и доброе сердце, он не выносит длительных ссор, — она свяжет мне шарф.
— Я тоже что-нибудь свяжу своему второму мужу. Вернусь из командировки, увижу чистые полы, посуду, уют и красоту, которую он навел, и прямо с порога начну вязать.
Мать Антона, которая приходит в воскресенье и слушает иногда такие разговоры, качает головой и просит:
— Дети, не гневите бога.
Эти слова означают, что у них хороший дом, хороший сын, а вот такими разговорами можно накликать беду.
Но есть у них и другой повторяющийся разговор, когда они не могут друг друга понять и ссорятся всерьез.
— И все-таки я не понимаю твою работу, — начинает Антон, — кто ты такая, чтобы писать о людях и выносить им приговор.
— Я — газета, — отвечает она, — частичка газеты. Ты думаешь, что газета — бумага, а газета — это люди: он, она, я…
— И каждый из вас умней, лучше, выше всех других?
— Глупо. При чем здесь «выше»? Это профессия: писать статьи. Я этому училась, научилась, и я это делаю. Ты учился рисовать, научился и сейчас рисуешь. Какое у тебя право рисовать человека, создавать его художественную копию? Природа уже один раз создала его и не уполномочила тебя его тиражировать.
— Не запутывай. Я создаю не человека, а портрет его. И, если он не знаменит, не прекрасен, то я и не подписываю его фамилию. Я выставляю картину безобразно некрасивого человека и не подписываю его «Урод Варфоломей Иванов», я называю ее «Судьба», «Жертва», «За что?». А твой брат пишет фельетон и рисует конкретного человека, с конкретными пороками и заключает: не берите пример с этого ужасного Варфоломея Иванова.
— Но ведь он рисует правду.
— По какому праву?
— По праву правды. По праву борьбы с пороками.
— Но ведь этот Варфоломей живой человек. У него дети, у него мать больная. Рикошетом же ваша правда бьет по ним.
— А если этот Варфоломей деляга, подлец, жуткая беспринципная личность? Тоже нельзя тронуть?
— Нельзя. Для этого есть суд. И все его подлые штучки должны быть там рассмотрены и доказаны. Но пока не доказаны, никто не имеет права называть его делягой и подлецом.
— Журналист тоже доказывает. На глазах у всех доказывает.
— Значит, он и судья, и прокурор, и адвокат в одном лице?
— Ты просто не уважаешь мою работу. У всех художников мыслительные центры ослаблены, это профессиональное.
— Напиши об этом в своей газете, и я посмотрю, что с тобой сделают художники.
Они ссорились. Женя плакала. Антон раскаивался и обещал:
— Больше не буду. Если даже будешь втравлять меня в такой разговор, закроюсь в ванной и, чтобы ничего не слышать, откручу кран.
Она села в троллейбус, не посмотрев на номер. Отсюда все номера шли к центру.
В гостинице, когда она брала ключ от своей комнаты, дежурная протянула ей записку.
«Уважаемая Евгения Николаевна! Извините меня за беспокойство, но мне очень надо поговорить с Вами. Это касается того дела, которым Вы занимаетесь. У меня есть интересующие Вас факты. Я буду звонить Вам в 20, 21 и в 22 часа сего числа. Фамилию свою называть не буду. Так лучше».
Ну что ж, звони, анонимный помощник. Она вошла в свой номер, зажгла свет, поглядела на часы. Десять минут девятого. Есть еще время сходить в буфет.
Письмо, которое пришло в редакцию, было четкое, не жалобное. Женя любила такие аккуратные, грамотные письма. «Дорогая редакция, два года мы с мужем работаем на одной из самых решающих строек пятилетки. Он — бетонщиком, я — маляром. Год назад постройком нас заверил, что в первом квартале этого года мы получим квартиру. Но вот на дворе уже третий квартал, а мы все еще живем у хозяйки, в проходной комнате. Через неделю будут заселять новый дом. Мы в число новоселов опять не попали. Вчера я отнесла в отдел кадров заявление. Увольняюсь. Надоела такая жизнь. Мне двадцать два года. У меня дефицитная специальность, и я найду место, где начальство не обманывает рабочих. А то, что мой муж не хочет ехать со мной, его личное дело. Когда я получу квартиру, он приедет. А не приедет, значит, так тому и быть.
Пишу я вам не о себе. Я уже решила: уезжаю. Пишу, чтобы вы обратили внимание, как на нашей стройке относятся к молодым семьям, как губят любовь и счастье, обманывают и не находят нужным даже извиниться.
Вера Байкова».
Она послала ей телеграмму: «Буду восьмого, задержитесь. Тарасова».
Думала, что найдет Байковых в бревенчатом домике где-нибудь на окраине города, но проходная комната, в которой они жили, оказалась в новом доме, на новой улице недалеко от стройки. Вера и муж ее Александр были на работе. Хозяйка, еще молодая, лет тридцати женщина, обрадовалась приходу корреспондента, засуетилась, поставила чайник на плиту, стала накрывать на стол. «Красивая», — отметила Женя. Такие женщины ей нравились. Чуть выше среднего роста, светловолосая, с внимательными глазами.
— Вы не беспокойтесь, — попросила она ее, — вы мне расскажите, что тут получилось с квартирой у Байковых.
— Обманули, — ответила женщина, — подошла очередь, а вместо них сунули семейку, которая вообще никакого отношения к стройке не имеет.
— И чем они это мотивировали?
— «Мотивировали»! Очень им надо мотивировать. Сказали, что дадут в следующем доме. А дом этот только к Ноябрьским будет сдаваться. А Саша такой человек, никогда не пойдет отстаивать свои права. Вера его пилит, а он только — «ладно тебе».
В квартире было чисто, уютно, мебель новая, подобранная с толком и вкусом.
— Спят на моей тахте, мне не жалко. Я их, честно говоря, полюбила. Они меня, можно сказать, спасли… — Женщина вопросительно поглядела на гостью, видно было, что ей надо было сказать что-то свое, личное. — Вы не осудите меня за откровенность?
— Что вы!
— Эта квартира не вся моя. Муж у меня еще тут прописан…
Глядя в глаза, веря, что Женя сейчас даст ей единственно правильный ответ, она рассказала свою историю. Муж у нее с высшим
