Это были факты. Смочив горло из неосмотрительно отставленного Бальтазаром стакана, Огюстен расстегнул сюртук, смахнул пот со лба и перешел к своим умозаключениям на основе этих фактов, постепенно возвращаясь к тому обычному для него состоянию, которое Бальтазар метко именовал словесным поносом. Все более и более распаляясь от собственной дальновидности, Огюстен предрекал чудовищное по кровавости и числу действующих лиц побоище, которое просто обязано было разразиться этой ночью на улицах Города. Он вещал с пылом истинного пророка, анализируя факты согласно велению своей левой пятки и высасывая из пальца недостающие для анализа детали. Согласно его прогнозам, мирная, хотя и крайне многочисленная даже по меркам Столицы демонстрация неизбежно должна будет превратиться в череду погромов и поджогов в Нижнем Городе. Громить, естественно, будут цеховые мастерские, и в первую очередь — механические; достанется также лавкам, торгующим спиртным, и питейным заведениям; бунтовщики не обойдут вниманием и официальные учреждения, как то: участки жандармерии и, чем Хтон не шутит, саму ратушу; и не в последнюю очередь внимание нищих и голодных рабочих привлекут роскошные дома по ту сторону реки, как, например, особняк дона Бальтазара, построенный, если Огюстену не изменяет память, в непосредственной близости от Цепного моста, не так ли?..

— Я не дон, — сварливо уточнил Бальтазар, которого перспектива лишиться крова над головой почему-то оставила равнодушным. — Я всего-навсего идальго, мелкопоместный дворянин, да и то — бывший…

Огюстен рассыпался в извинениях, и по мере того, как его голос пропитывался желчью, обретая знакомо-ехидные нотки, опасения Феликса начинали казаться ему столь же смехотворными, как и прогнозы Огюстена. Все эти ужасы о кровавом бунте не смогли напугать даже Агнешку, но Феликс решил все же вознаградить старания француза и приказал Освальду подать бутылку приличного коньяка и полагающуюся по такому случаю закуску. В качестве последней выступали тонко нарезанная ветчина, сыр и ломтики лимона, посыпанные сахарной пудрой и мелко смолотым кофе, а под приличным коньяком Освальд разумел как минимум «Реми Мартен», за которым пришлось спускаться в погреб. Явление запыленной бутылки отвлекло Огюстена от судеб горожан, и он наконец-то замолчал, деловито сбивая сургуч с пробки.

Воспользовавшись паузой, Агнешка потянула Бальтазара за рукав и, ожидая возобновления прерванной на самом интересном месте истории об охоте на йети-людоеда, спросила:

— А что дальше?

— Что дальше? — повторил Огюстен, отнеся этот вопрос на свой счет. — Я вам скажу, что будет дальше!

Но сказать он не успел. Огоньки в настенных газовых рожках вдруг затрепыхались, как пойманные бабочки, ярко вспыхнули, затем разом потускнели, фыркнули напоследок и погасли. Комната погрузилась во тьму.

Пока Феликс с Агнешкой обходили дом, дергая за цепочки и укручивая краники газовых рожков, Бальтазар и Огюстен совершили экспедицию в погреб, где долго гремели впотьмах, добыв в результате два разлапистых чугунных шандала и затянутый паутиной канделябр. Испанец также прихватил с собой бутылочку бургундского, на случай, если бдение при свечах затянется, а Огюстен не только умудрился ничего не разбить, но и откопал где-то старую керосиновую лампу с закопченным стеклом. Керосина, правда, в доме не нашлось, зато свечи у Освальда всегда водились в избытке.

Когда Феликс уложил спать внезапно уставшую внучку и спустился в столовую, он увидел, как Бальтазар и Огюстен, забыв на время о взаимной антипатии, дружно нанизывали жирные на ощупь стеариновые свечи на ржавые иглы шандалов. Последний огарок Бальтазар воткнул в горлышко опустевшей бутылки из-под «Гленливета», и комната преобразилась в мерцающем свете двух дюжин крошечных огоньков. Потолок сразу стал выше, углы утонули в полумраке, и через весь ковер протянулась ажурная тень от каминной решетки, за которой по-прежнему жарко потрескивали сосновые поленья. Даже слишком жарко: не привыкшего к физическому труду Огюстена поход в подвал вымотал совершенно, и он, взмокнув в своем сюртуке, устало рухнул в кресло и вяло взмахнул рукой в сторону закупоренной сургучом бутылки коньяка:

— Бальтазар, окажите любезность…

То ли опыта у испанца было побольше, то ли перемена освещения сыграла с ним шутку, напомнив о задымленных тавернах и кабаках, где с сосудами живительной влаги особенно не церемонились, но бутылку Бальтазар открыл моментально, отбив сургуч об декоративный лепесток шандала и вытащив пробку зубами, после чего разлил коньяк по бокалам, подхватил один из них под округлое брюшко и сказал меланхолично:

— Подонки…

Огюстен свой бокал взял двумя пальчиками за тонкую ножку, слегка взболтал, полюбовался отблесками пламени сквозь маслянистые разводы на хрустале, пригубил коньяк и точно так же, двумя пальчиками, отправил в рот кусочек ветчины. Старательно прожевал, облизнул губы и согласился:

— Мерзавцы! Негодяи! О чем они вообще думают?!

Феликс, растрогавшись от столь идиллической картины, подошел к окну и посмотрел на улицу. Фонари, как и следовало ожидать, не горели, а окна дома напротив разглядеть было невозможно из-за серой мглы, взбитой порывами ветра в мутную круговерть. «И охота же им в такую погоду ходить на демонстрации», — подумал Феликс и задернул шторы. Боммм! — сказали часы в передней, начиная отбивать семь.

— Подумать страшно, сколько людей может задохнуться, когда эти сволочи включат газ! — возмущался Огюстен. — А сколько вспыхнет пожаров! Кошмар!

— Вы мне лучше скажите, чего им неймется? — лениво спросил Бальтазар.

— Чего им неймется?! — воскликнул Огюстен, и Феликс понял, что перемирие окончено. — Вы спрашиваете, чего им неймется? А вы хотя бы представляете себе, сеньор мелкопоместный дворянин, каковы условия жизни заводских рабочих?! Что это такое — вкалывать по шестнадцать часов в день, зарабатывать десять цехинов в месяц и даже не иметь возможности их потратить, так как по сути эти рабочие есть самые обыкновенные рабы, они даже живут на территории фабрик, по двести человек в одном бараке, и не отапливаемом, прошу заметить, бараке!!!

— Ну и что? — пожал плечами Бальтазар. — В феодах им было бы хуже…

— Конечно же! «В феодах им было бы хуже»! И это, по-вашему, повод, чтобы обращаться с людьми, как со скотом?! — взвыл Огюстен.

— Огюстен, — мягко сказал Феликс. — Если ты не заметил, то моя внучка только что легла спать. Она неважно себя чувствует, и если ты своим криком ее разбудишь…

— Понял, — просипел Огюстен. — И так уже голос сорвал… — Он отправил в рот кружок лимона и покачал перекошенной физиономией. — Уф! Кислятина…

Бальтазар снова наполнил бокалы и степенно сказал:

— Я не припоминаю, чтобы крестьян кто-то силком тащил в города или заставлял идти на фабрики. Это их решение, они его приняли, чего уж теперь кулаками махать? Хотя, — миролюбиво заметил он, — в чем-то вы правы… — От неожиданности Феликс поперхнулся сыром. — Меня самого раздражают эти фабрики, мануфактуры и прочие вонючие постройки в окрестностях Столицы. Неужели нельзя обойтись Цехами и надо возводить эти циклопические сооружения?